— Получается, что у нас — тупик? — высказал то, о чем думали оба, Кружилин. Артур цыкнул зубом:
— Как говаривал один мой знакомый, отсидев четырнадцать лет: «Есть свет в конце туннеля, есть, но вот туннель, сука, никогда не кончается!»
Внезапно Тульский перестал улыбаться, словно вспомнил о чем-то очень неприятном — а ему, действительно, вдруг подумалось о Невидимке, хотя оснований, вроде бы и не было никаких — за исключением общей странности и какой-то нетипичности преступления…
— Мистика, говоришь… — сказал Артур задумчиво. — Может, и мистика… Только у нее все равно должно быть простое и логичное объяснение…
Делиться с Ваней своими мыслями Тульский, разумеется, не стал.
…Василий Павлович выслушал доклад оперов спокойно — он и не рассчитывал на что-то особенное.
— Значит, любил покойник в общественном транспорте своей фамилией козырять? М-да… За это, конечно, не убивают… если убийца — обычный, нормальный уголовник… А если…
Токарев посмотрел в глаза Артуру, и тому почудилось, что он заметил во взгляде начальника нечто созвучное своим давешним мыслям…
На следующий день с утречка Токарев-старший и Варшава встретились по сложившейся уже традиции у памятника Крузенштерну. Долго разжевывать тему не пришлось — вор понимал все с лету:
— Начальник, мне нечего сказать. Даже потереть нечего. Никто из тех, кого знаю — таких ошибок, как с этим профсоюзным билетом — не сделает. А по поводу, как ты говоришь — мести, так зарезали бы его, как кролика — и вся недолга. А тут — треугольники на стопах… прям, как в Колчаковской контрразведке — звезды вырезали на груди красноармейцев… Нет, это явно не блатной. Скорее, больной какой-то.
Токарев кивнул, однако сказал с напором:
— Согласен, есть резон во всем, что говоришь. Однако — билетик-то Треугольникова в вашей норке оказался. Значит — его либо кто-то из ваших скинул, либо — кто-то, кто хотел вам же подлянку сделать. Сам тугаментик в тайничок прилететь не мог, я в телепортацию не верю.
Варшава неохотно наклонил седую голову:
— Нечем крыть. Разберусь, хотя… Предполагаю реакцию.
Василий Павлович вздохнул:
— Старая песня… Мне-то тоже надо разобраться. Так что давай-ка во множественном числе не «разберусь», а «разберемся».
Вор, не отвечая, спустился по гранитным ступенькам к Неве, присел на корточки, поболтал пальцами в волнах ртутного цвета и обтер лицо.
Сзади подошел Токарев, сказал задумчиво:
— Как мы с тобой встречаемся, Варшава, так — вроде все правильно, а все — мимо. С хатой, где шахматишки прихватили — непонятки… С «Проблемой» — темень-тьмущая! С операми моими Колчиным и Гороховским и твоим пропавшим Ганей — вообще, хрен знает, что… Убой на Макарова — весь блатной мир не в курсах, говорят — спецназовец какой-то работал… Теперь вот очередной акт «мерлезонского балета» — гражданин Треугольников с непонятно откуда выплывшей ксивой… и опять просвета не видно…
Варшава, не отвечая, закурил сам, а потом и Василию Павловичу протянул коробку дорогих папирос «Богатыри». Тот взял. Помолчали, покурили. Потом вор спросил осторожно:
— Ты что же — на Шахматиста нашего неуловимого грешишь?
Токарев отмахнулся с непередаваемой гримасой:
— Да ничего я не грешу… Я скоро от теней на лестнице шарахаться начну. Мне этот Невидимка уже сниться начал — а все ухватиться не за что. Скоро все, что нераскрытое — на него косячить буду. А потом — в клинику!
Желая переменить неприятную тему, Токарев взглянул на окурок папиросы в своей руке:
— Со столицы?
— Ага, — кивнул Варшава и добавил с блатной интонацией: — Брат из армии пришел — с гостинцами.
Василий Павлович усмехнулся:
— Старуха приехал жалом поводить?
Старухой звали известного иркутского вора, в миру — Старчева Геннадия Фоимовича, обитавшего в последние годы в Москве. Погоняло он такое получил за то, что никому не верил, весь был какой-то скукоженный и с малолетки смотрел на. мир по-стариковски, с бурчанием.
* * *
Сов. секретно.
Экз. единственный.
Подписка
Я, Старчев Геннадий Фоимович, даю настоящую подписку в. том, что добровольно обязуюсь сотрудничать с органами внутренних дел. Сообщать о всех мне ставших известными замышляемых и совершенных преступлениях.
С правилами конспирации и способом экстренной связи ознакомлен.
Свои сообщения буду подписывать псевдонимом Дитя.
Написано собственноручно.
12 августа 1968 года
Старчев.
Подписку отобрал
ст. оперуполномоченный УЧ — 287/14
Старший лейтенант внутренней службы
Хват Т.Т.
* * *
Вор с интересом глянул на начальника розыска:
— И все-то ты знаешь, Токарев! Только причем тут это?
— Да так… Показываю, что владею оперативной обстановкой на вверенной мне государем территории.
— А никто и не сомневался!
— Ладно… Если конкретные мысли появятся — дай знать…
Попрощались. Уходя, Варшава, как всегда, не смог не окликнуть:
— Токарев! А ведь будет фарт с тобой — посадишь?
— А я и не скрываю! — откликнулся Василий Павлович.
— Ну-ну, — пробурчал вор и, дойдя уже до Горного института, неожиданно сердито гаркнул:
— «…И старуху мать, чтоб молчала, блядь!»
Варшава сам от себя и не ожидал, что так близко к сердцу принял последние слова Токарева. Мог ведь, собака легавая, хотя бы из вежливости ответить вроде того, что, мол, да брось ты, — так нет же!
Через несколько часов вор собрал у себя честной народец — то есть всех, кто сбрасывал документы Есаулу.
Речь свою Варшава начал с обращения:
— Джентльмены!..
Кратко изложив суть претензий угрозыска, вор перешел к опросу;
— Ну, и какие будут мнения? Мнения были немудреные:
— …Чтоб у суки этой хуй на лбу вырос, покалечу ту иуду!..
— …Легавые сами зарапортовались!
— …Токаревские прокладки, — говорил я, что любые темы с уголовкой карцером попахивают?!
…И так далее — как и на любом производственном собрании, эмоций было много, а конструктивных предложений — ноль.
— Хорош шипеть! — цыкнул раздраженно Варшава. — Сам Токарев подбрасывать эту ерунду нам не стал бы!
— Ага! — ухмыльнулся по-жигански засиженный карманный вор Тихоня. — Говорила мене мать — не водись с ворами!