Только, сдается мне, пустыми хлопотами все это обернется… Это не означает, что делать ничего не надо… Но… По большому счету, надо ждать, когда он еще раз проявится, и быть готовыми к этому — вот тогда, может, что-нибудь и срастется…
— А вы считаете, что он проявится? — с надеждой спросил Артур.
— Должен проявиться… Вопрос: где и когда?..
…Тот, кого они стали называть Шахматистом или Невидимкой, действительно проявился — достаточно быстро и совсем не так, как подсказывали опыт и интуиция Варшавы и Токарева…
* * *
…Совсем недалеко от 16-го отделения милиции, в хорошо обставленной трехкомнатной квартире с окнами, выходившими на Румянцевский садик, сидел молодой человек и спокойно делал Пометки на отрывном норвежском календаре с выставки «Инрыбпрома». Молодым он был только по документам, душой же он сам себе казался старше египетского Сфинкса, Отца Ужаса, как его называли арабы… Парень наслаждался покоем и одиночеством. Одиноким он, впрочем, был всегда, даже тогда, когда еще живы были его родители…
Молодой человек разбил листок на графы и ставил в них крестики и звездочки. Крестики означали отрицательные баллы, звездочки — положительные. Наименования граф были не совсем обычными: «повод», «причина», «скорость принятия решения», «хладнокровие», «нестандартность», «ошибка», «вывод», «дальнейшее развитие событий».
Он делал своего рода «работу над ошибками», причем был беспощаден к самому себе и крестики обводил карандашом по многу раз.
Молодой человек молча разговаривал сам с собой, эту способность он считал одним из важных показателей развития интеллекта:
«Ну что, сыронизировал над быдлом? Мир оказался тесным, а быдло — лагерным… Это не неосторожность, это амбиции — следовательно, ошибка… Профессионализм — это когда можешь съязвить, но хладнокровно молчишь, а получаешь от молчания дополнительное большое у довольствие… То, что я нарвался, — неслучайность, географически „Бочонок“ расположен рядом с теми местами, где разворачивались старые истории, плюс — именно там всякое отребье и собирается… Я понял, что прокололся, но понял поздно… А должен бы — сразу! А если бы вовремя не ушел?.. Это — ошибки. Но — зато быстро, нет — мгновенно отреагировал, когда окликнули. Тут — браво! В парадной, слов нет, грамотно, практически великолепно, нет — гениально! Услышал, как разговаривают в прихожей на третьем этаже… Увидел арматурину… Проанализировал двор, правильно решил, что этот стоит под парадной, что войдет при постороннем звуке… На втором этаже подергал рамой и успел тихо спуститься к дверям… Бил правильно, практически через дверь… Единственно — ставим крестик — надо было обмотать носовым платком тупой конец железки… Еле воткнул! А если бы только задел — тогда пришлось бы телом поднажать, и поранил бы руку… А как среагировал на бабу — это талантливо. Тут — звездочка, даже две. Разложил я их красиво, нормальный мент не усомнится…
Вот только второй… Второй меня теперь знает и не забудет… Если встретит… Но информационно дойти до меня у них не хватит в головах их пропитого серого вещества… С шахматами — дело старое, утопшее, как Лиза Бричкина в болоте… Надо бы второго… Хотя нет, интереснее ему глаза выколоть… Может узнать по голосу? Нет, это — чересчур… Как претворять мысль в практическую плоскость — пока непонятно»…
Молодой человек этот будто рожден был уже с чувством ледяной ненависти ко всем. Ненависть эта произрастала от брезгливости, от гадливого отношения ко всем, все были виноваты, каждый по-своему. Он всегда был трезв мыслями и очень рано увидел внутри себя зверя. При первом осознанно-глубоком взгляде в себя он ужаснулся. Затем он сделал усилие над собой — и привык к виду зверя. Привык, присмотрелся и полюбил его. Комплексы и мотивации чудовища стали ему не только понятны — он оправдывал их, считая их справедливыми и уникальными. Зверь был умен, терпелив, неоднообразен и умел ждать, умел бежать на долгую, очень долгую дистанцию… С ним было не скучно…
Молодой человек любил иногда поразмышлять об аде и рае, особенно об аде. Он был более чем начитан, поэтому, конечно, не думал о банальных котлах, всепожирающем пламени и прочей ерунде. Такие примитивные фантазии он оставлял черни.
Ад ему представлялся переполненным трамваем, в котором вечно должна ехать настоящая личность, вечно передавать талоны за проезд рядом стоящему. И все вокруг знают, что ты — такое же серое животное, как и они, и теснота обрекает на невозможность поступка, и нет выхода, и надо дышать общим воздухом с этими… с остальными…
О Рае молодой человек думал реже, и какой-то устойчивой ассоциации с этим понятием у него никак не возникало — это несколько раздражало, как бесполезное стояние перед закрытой дверью. Он не знал, что там. Рай же грезился ему ощущением заслуженного, комфортного и никогда не надоедающего одиночества…
15 февраля 1988 г.
Уставший Артем возвращался после тренировки домой. Зайдя в парадную, он быстро огляделся и прислушался на всякий случай, потому что времена уже были стремные, пацаны из разных коллективов потихоньку учились «встречать» друг друга в подъездах. На лестнице было тихо. Расслабившись, Токарев-младший пошел наверх, но когда он начал отпирать дверь квартиры, чья-то крепкая рука ухватила его за ворот куртки. У Артема екнуло в груди, но среагировал он мгновенно — резко присел и начал чуть разворачиваться для уходящего кувырка и последующей атаки. И непонятно, чем бы все это закончилось, если бы неизвестный не сказал издевательским тоном:
— Да все уже, все… Поздняк метаться!
Голос оперуполномоченного Лаптева вкупе с непередаваемо ернической интонацией трудно было не узнать.
— Фу-у ты… Серега! Ну, ты даешь! Так ведь и до приступа сердечного… Ниндзя хренов!
В полумраке лестничной клетки Артем увидел, как Лаптев довольно улыбнулся, блеснув зубами, — гениальный опер по карманникам, он действительно как никто умел прятаться и тихариться — причем даже в таких местах, где, казалось, спрятаться было по определению невозможно. Сергей протянул Токареву руку и хмыкнул:
— Учишь вас, молодых, учишь… А что с нервишками? Али совесть нечиста? Законопослушным гражданам бояться нечего, пока советская милиция бдительно охраняет их труд и отдых!
Артем усмехнулся и начал было открывать дверь:
— Заходи, охранитель…
Но Лаптев помотал головой:
— Не, Артем, Васильевич, после чаю попьем… Батюшка за вами послать изволили… Час уже, как вас поджидаю, барин.
Токарев изменился в лице:
— Что с отцом?!
Лаптев как-то странно отвел глаза:
— Да нормалек все… В общем-то… Если не считать стопроцентного строгача с занесением… А может, и до неполного служебного соответствия дойдет… Там с пацанами «труба»!
— С какими пацанами?
— Ну, с Вадиком Колчиным и Толей Гороховским.
Сергей вздохнул — Колчин и Гороховский, неразлучная парочка, были молодыми оперуполномоченными. За веселый нрав, работоспособность и правильное понимание чувства товарищества их любили все в Василеостровском РУВД — кроме конченых «додманов», разумеется.