Слушая участников своего последнего процесса по делу о нанесении вреда здоровью, глядя на потерпевших и подсудимого, Антон вдруг вспомнил запись одного разговора, происходившего под контролем УБОПа. Земцов, «подставляя» Макса в качестве заказчика убийства, просил устранить стоящего на пути «конкурента по бизнесу».
– Есть клиент, – шипел на пленке голос Макса.
– Сколько? – справлялся «исполнитель».
– Четыреста пятьдесят тысяч долларов, – пообещал Макс несчастному киллеру. – Улица Путевая, дом шесть, квартира...
– За такие деньги, – перебил несостоявшийся тогда убийца, – можно было назвать только улицу.
Так было и здесь. После такого куша любой более-менее соображающий преступник уйдет в тину и в ближайшее время появится на поверхности очень не скоро. Возможно, вообще не появится. Он реализует себя в новом, автомобильном или заправочном бизнесе, станет директором пиццерии или еще какого-нибудь рентабельного предприятия. Имея такой капитал, остается лишь выбрать направление, в которое выгоднее всего вкладывать награбленное. Голь на выдумку хитра, а налоговая полиция не всегда видит несоответствие между голью и имеющимся у голи стартовым капиталом.
Идея Струге была проста. Первое трудное дело, которое попало в руки молодого Левенца – это дело с двумя подводными течениями и пятьюдесятью рифами. От законности и профессионализма вынесенного по этому делу приговора зависит будущее Павла Максимовича. Пустись этот судья в плавание в одиночку, вполне возможно, что он пройдет мимо всех этих рифов и не поддастся течениям, однако может статься так, что, преодолев все преграды, он окажется на мели. Если судить по уже состоявшимся событиям – таким, как «пресс» Лукина и нездоровый интерес Николаева к делу Решетухи, – то сухим из этой воды Левенец уже не выйдет. По мнению Антона, Павел Максимович должен провести процесс, полный вновь открывшихся обстоятельств. Именно тогда его впервые заметят как перспективного, многообещающего судью. Но как это сделать, не выходя за рамки бездарно расследованного дела, том которого покоится в сейфе Левенца? Вот тот вопрос, над которым Антон сейчас и ломал голову.
Что такое «судебный» процесс по своей сути? Опуская законные формулировки и комментарии профессионалов из Верховного суда, говоря так, как оно, собственно, есть на самом деле, судебный процесс, это... Идея судебного процесса заключается в том, чтобы посадить друг напротив друга двоих лжецов и заставить их разоблачать друг друга. Если судья мастер своего дела, правда всплывает наружу. И когда в конце сражения двух непримиримых сторон правда принимает приемлемые для суждения формы, наступает черед судьи. Рассуживать, а не судить – вот что в основе судейской профессии, судейской человечности.
Дело мнимого разбойника Андрушевича – тайна, покрытая мраком. И не было бы нужды возиться с поиском истины, если бы не Паша. Кем Струге будет чувствовать себя, когда на его глазах будет гибнуть неплохой человек, однажды обратившийся к нему за помощью? Объяснить потом, за кружкой пива, в том же кафе, что, мол, брат, жизнь штука такая, коварная? Что жизнь судейская, она – неожиданная такая? Ты, мол, извини, так получилось, заходи, если что...
Не по-человечески это все как-то. Не по Струге. Может, потому он и был так странен поначалу Паше, что не такой, как все? Во всяком случае, Левенец сейчас совершенно не чувствовал опасности. Рядом был Антон Павлович, который мог помочь если не делом, то хотя бы советом. Он не понимал, что за история закрутилась вокруг него. Однако был Струге, который это очень хорошо понимал. Он не мог уразуметь пока только одного. Правды того дела, где потерпевшим был некто Решетуха. Недюжинное, выработанное годами чувство собственной опасности заставляло Антона понимать эту опасность и для молодого судьи. Осторожный шлепок по носу щенку Левенцу в виде служебной, совершенно беспонтовой проверки – это самая банальная возможность для Лукина прощупать, кто на самом деле стоит за Левенцом. Паша радуется, думая, что освободился от пут. Но Лукин мудр, он слишком мудр, до безумия мудр, чтобы совершать серьезные поступки с таким окончанием. Это была проверка, и ничего больше. Это понимал Антон, но об этом совершенно не догадывался Левенец.
Одновременно с чувством ответственности за судьбу Левенца Антон Павлович ощущал внутри себя еще нечто. Залечив лапу попавшего в капкан волка, становишься ответственным за его зубы. Кто поручится за то, что Паша потом, когда наберется сил, не сменит одиночество на жизнь в стае – той самой, где за единство духа принимается всеобщее зловоние?
Пока судить об этом рано, а возвращаться на исходные – поздно. Антон сделал шаг навстречу этому человеку, и теперь невозможно разжать руку, за которую держится, зависнув над пропастью, молодой судья. Впрочем, он даже не догадывается об этом...
Думая о своем, Струге не упускал ни единого момента из череды событий, происходящих в зале. Когда он понял, что ничего нового уже не вспомнится, а из уже упомянутого что-то вряд ли забудется, Антон Павлович сцепил пальцы в замок и обратил взгляд к подсудимому, так нехорошо поступившему со своим должником...
– Итак, Рындин, в какой же все-таки части вы признаете свою вину? Суд принимает во внимание вашу откровенность и желание говорить правду, однако для него по-прежнему недоступно, какую часть содеянного вы ставите себе в вину.
– Я уже говорил уважаемому судье обо всем, что случилось. Потерпевший Мыскин задолжал мне две тысячи двести пятьдесят рублей. Их он занимал у меня в прошлом году и обещал отдать через неделю. Прошло уже пять месяцев с того момента, как эта неделя прошла. И что же мы видим?
– Кто – мы?
– Ну, я то есть, – объяснил недалекому судье Рындин. – Я вижу, что со стороны потерпевшего отсутствуют даже зачаточные признаки желания отдать мне мои же деньги.
– Еще раз повторите суду, что вы предприняли для того, чтобы убедить Мыскина вернуть долг. – Струге слышал это уже раз пятнадцать, однако перед тем, как удалиться в совещательную комнату для вынесения приговора, ему хотелось, чтобы все, кто присутствовал в этом зале, еще раз убедились в том, что Рындин невинен, как дитя.
– Я буду повторять это еще много раз, – пообещал Рындин, понимая, что суд полностью на его стороне. Он был убежден, что из всего уже, наверное, в пятидесятый раз им сказанного усмотреть состав преступления может только откровенный идиот. – Я занял Мыскину денег. Через пять месяцев переговоров, понимая, что телефонное общение не производит на потерпевшего должного эффекта, я прибыл к нему домой. Его слова о том, что я был пьян и с порога ударил его принесенным утюгом по голове – ложь. Я был абсолютно трезв. А утюг я нес в ремонтную мастерскую, поэтому не мог им пользоваться, как утверждает государственный обвинитель, как орудием, заранее приготовленным для совершения преступления. Если я хотел отремонтировать утюг, то зачем я стал бы ломать его еще сильнее? Поэтому я бил не своим утюгом, а утюгом Мыскина. Мебельную «стенку» он разбил сам, когда на мои резонные требования вернуть деньги стал бегать по квартире и обзывать меня. Я также прошу учесть уважаемый суд, что, привязав Мыскина к дивану, я мучить его не стал. Я не зверь, и ничто человеческое мне не чуждо. Я стал мучить его кошку и попрошу это отразить в протоколе. Мыскин уверяет, что после кошки я вылил на пол воду из аквариума и стал давить рыбок ногой. Это правда. Но заявленный Мыскиным факт того, что я засовывал рыбок ему в рот и задний проход, я признаю лишь наполовину. В рот я ему ничего не засовывал. И в живот я ему пнул не десять – пятнадцать раз, как записано милицейским следователем в протоколе допроса Мыскина, а пять. Это я помню точно: пять раз в живот. Потом Мыскин сжался на диване в клубок, поэтому пришлось пинать по голове и рукам. Ваша Честь, денег он мне так и не отдал, опять накормив обещанием приступить к рассмотрению этого вопроса лишь утром следующего дня. Но утром он оказался в больнице, где пробыл, не возвращая долга, три месяца, а меня в шесть часов, на рассвете, забрали в милицию. Взывая к справедливости, я обращаю внимание уважаемого суда на то, что, возможно, несколько бессердечно поступил с кошкой потерпевшего, вырвав у нее когти, и с рыбками. Взять на себя вину за подлость потерпевшего Мыскина я отказываюсь, так как он легко отделался и по-прежнему должен две тысячи двести пятьдесят рублей. Учитывая все изложенное, несмотря на все опасения моего адвоката, я надеюсь на справедливый приговор суда, в части которого будет заявлено мое право на получение долга и извинения Мыскина за такую проволочку.