С этими мыслями я и покинул квартиру спортсменки. Внизу, в машине, сидел Пащенко и терпеливо дожидался моих внятных и подробных объяснений.
А что ему объяснить? Я сам ничего сейчас не понимаю. Похоже на то, что сожитель спортсменки, глотающей по утрам водку, как кефир, лжет. Даже если допустить факт того, что Миша все-таки каким-то образом побывал в квартире Савойского, то согласиться с тем, что тот мог отпустить его из дома со словами – «Ты звони, Миша, если что», – трудно. Скорее, невозможно. Миша, простите, глух. Следовательно, никуда позвонить он не может. Такие вот дела...
– Вполне возможно, что Миша был, – выслушав меня, заключил Пащенко. – Но это был не Решетуха. Высоких Миш в Тернове столько же, сколько в Мехико маленьких Хуанов. Да и чего не придумаешь ради спасения семьи, правда?
Правда. Но на Красных Партизан мы все-таки поедем, что бы ты, Пащенко, ни говорил о неработающем указателе левого поворота...
Мы уже почти подъезжали к маленькому деревянному домику, обозначенному табличкой «Памятник архитектуры XIX в.», в котором размещалась нотариальная контора, как в моем кармане запиликал телефон. Это, наверное, Саша хочет узнать, когда Моя Честь соизволит показаться дома, чтобы идти в гости к сестре. Надо сказать, что бывают моменты, когда я совершенно забываю о своих клятвах выгуливать Рольфа, ходить в гости к ее сестре и еще много о чем, выполнение чего свидетельствует о моем высоком статусе семейного человека.
– Да, Сашенька, я понял, – тороплюсь объяснить я, опережая ее возмущение и демонстрируя понимание собственной вины. – Минут через... сто двадцать буду дома. Ты не волнуйся.
– Нет, я буду волноваться! – заявляет мне в трубку... но это не Саша, а Левенец. – Я уже волнуюсь. Мне звонил Земцов, справлялся о Решетухе. Это еще хорошо, что я на арестах и в субботу на работу вышел. У него какая-то информация, которую этот старый лис, судя по всему, хочет у меня перепроверить. Через час он будет у меня. Подъедешь?
Я пообещал.
Раньше этот дом назывался домом купца Иголкина. В России начала девятнадцатого века не было нумерации домов. Дом купца такого-то, дом мещанина такого-то. Если бы купцу Иголкину стало известно, что в конце позапрошлого столетия он жил на улице Красных Партизан, он, наверное, богу душу отдал бы гораздо раньше. А так ничего, дожил мужик до восьмидесяти пяти и ничуть не страдал.
Суббота, а граждан, стремящихся удостоверить юридический факт, хоть отбавляй. Половина посетителей – крутые ребята, прибывшие зарегистрировать право ездить на новой машине, вторая половина – старушки и дедки, желающие завещать квартиры родственникам быстрее, чем правительство придумает новые меры по улучшению их жизни.
Воздух из открытой двери ударил нам в нос, овеял ароматом дорогих французских духов. Простые люди, как известно, в нотариальных конторах не работают. Если судьей стать очень трудно, то стать нотариусом практически невозможно. Те профессии, на которые раньше набирались люди по комсомольским путевкам, нынче превратились в VIP-деятельность.
Внутри дом купца Иголкина выглядел куда краше, чем внутри. Шелкографические обои, подвесные потолки, дубовые двери. Внутри всей этой красоты витал дух благополучия и было слышно гудение лазерных принтеров. Заглядевшись на убранство, я потерял несколько секунд, и Пащенко нашел нужную дверь первым. Судя по расположению двери, госпожа Савойская работала в конторе давно, и теперь, на правах старожила, занимала одну из лучших комнат. По всей видимости – опочивальню Иголкина.
– Я занята, – сообщила она, оторвавшись от сигареты и своих томных мыслей. Трудно было понять, чем она занята, с ней была лишь длинная сигарета и кружка дымящегося кофе. Быть занятой в этот момент она могла только ими.
VIP-работа для VIP-дам. Даже не знаю, что заставило Игоря Олеговича расстаться с такой дамой. Не скажу, что она неземной красоты, видели и получше – одна моя Сашка чего стоит. Однако и на дороге такие просто так не лежат. Скорее, пресытился Савойский неповторимым шармом да отправился по свету еще лучше искать.
– Вы почему так бесцеремонны? – удивилась она, наблюдая, как мы с Пащенко, войдя в кабинет, заперли изнутри дверь и занялись поиском удобного места для сидения.
– Потому что мы из прокуратуры, – объяснил Вадим, поднося к столу дамы стул с высокой спинкой. – Я – прокурор транспортной прокуратуры Пащенко. Зовут меня Вадим Андреевич. На всякий случай – мое удостоверение. Оно настоящее, хоть и только что напечатанное, просто срок прежнего уже истек. Пришлось получить новое. Если не верите документу и моему слову, позвоните в областную прокуратуру или мэру Тернова. Он подтвердит.
Казалось бы – полный бред. Куча ненужных слов, общий смысл которых заключался в простом молчаливом раскрытии служебного удостоверения перед носом экстраженщины. Сегодня с самого утра мне везет на экстравагантных дам, чей возраст перемахнул за сорок. Только бы это везение не перепутало мне, как в той песне, все карты. Но бредом это только могло показаться. Пащенко в своем словесном потоке выдал для Савойской одну очень важную информацию: мы здесь, у вас, по очень важному делу, и дело настолько серьезно, что если вы вздумаете брыкаться и показывать нам брошюру Конституции, то о вас узнают все, включая областного прокурора и мэра города. Шел размен должностей на долю от сделки.
– И что транспортной прокуратуре нужно от нотариуса? Я контрабандой перевезла через границу тонну писчей бумаги?
– С юмором у вас все в порядке, – констатировал прокурор. – Сейчас посмотрим, как обстоят дела с памятью. Чем занимался ваш муж Игорь Олегович до того момента, как вы с ним расстались и он ушел из нотариата? Заодно, если можно, расскажите и о причинах, которые заставили его отсюда уйти. Мне не нужно объяснять, что любой здравомыслящий нотариус сделает все возможное, чтобы если его и удалили из этой конторы, то только на носилках и холодным. Речи о добровольном оставлении поста не идет. Чем же прельстился Игорь Олегович?
Пока Пащенко говорил, я смотрел на Татьяну Леонидовну. Ее имя значилось на бронзовой табличке на дверях вместе с фамилией, поэтому ошибиться было невозможно. Едва услышав о предмете предстоящей беседы, женщина тотчас стала проявлять признаки раздражения и некоего нетерпения. По всей видимости, тема была близка и болезненна, и очередное прикосновение к ране не вызывало никаких чувств, кроме неприятных. Однако я ошибся. На этот раз качества неплохого психолога меня подвели. Водя глазами от люстры к принтеру, от принтера к кофе, она терпела до тех пор, пока речь не зашла о носилках и низкой температуре нотариального тела.
– Господи, достаточно. – Она поморщилась, словно открыла дверь деревенского туалета. – Не тратьте сил, я уже поняла, чего вы добиваетесь. Мы работали вместе с Игорем до тех пор, пока не поняли, что стали безразличны друг другу. Один из нас должен был отсюда уйти. Игорь, как мужчина, принял единственно верное решение и ушел. Он хороший юрист и очень скоро стал неплохим адвокатом. Прожив вместе три года, мы остались друзьями. Первое время я подбирала ему клиентов... – Она осеклась и посмотрела на нас открытым взглядом. Сначала на Пащенко, потом – на меня. – Вам, должно быть, хорошо известно, что адвокат живет хорошо только тогда, когда у него есть определенный круг собственных клиентов. Нужно было с чего-то начинать, и я предложила ему с десяток вариантов. Сюда, в контору, ходят разные люди, однако подавляющее большинство пришедших составляют группу, совершенно незнакомую с законом. Совершают сделки на перспективу, слабо разбираясь в законе. Подчас они даже не понимают того, что делают. Я давала им визитки Игоря и советовала обращаться за помощью.