– А вот и сам Валентин Хорошев! – объявил Пащенко голосом конферансье и выбрался из машины.
Навстречу двум старинным друзьям торопился действительно счастливый и преуспевающий Валька Хорошев. Их школьный друг и бывший офицер.
– Привет честной компании! – бросил он на ходу старинный дворовый клич и врезался в объятия повзрослевших уличных друзей.
– Осунулся ты, гвардии подполковник, – заметил Вадим, влекомый Хорошевым к входу в ресторан. – Посеребрился чуток, погрузнел. Но вид, конечно, респектабельный. Что и говорить... Ты у Буша пару вышек под Киркуком не выпросил, часом?
Валентин рассмеялся и обратился к Струге:
– Антон, скажи как судья, может прокурор честным людям такие вопросы задавать?
– А у нас все честные, Валя. Мы всех садим ошибочно. В какую зону ни плюнь, обязательно в несправедливо осужденного попадешь. А все воры на свободе, потому прокурор и беснуется.
Говоря Струге о том, что Хорошев просил не беспокоиться относительно роскоши, Пащенко не думал, как далек он от представления о роскоши. Два огромных стола, сдвинутые, стояли в центре ресторанного зала. Белоснежные скатерти, бахрома которых свисала до самого паркета, словно подчеркивали роскошь того, что располагалось на столе. Глядя на живность, находящуюся на нем в вареном, копченом и жареном виде, Струге подумал о том, что, в горячке радости встречи со школьными друзьями, Хорошев совершил настоящее святотатство. В отличие от Ноя, который на своем ковчеге приютил каждой твари по паре, он всю эту дичь у праведника реквизировал и умертвил. И сейчас она, застыв на столе в серебряных блюдах, дожидалась того часа, когда судья и прокурор вонзят в нее свои давно не ремонтированные зубы.
– И в какой области ты сейчас трудишься? – спросил Вадим, когда миновали первые три тоста и чувство чрезмерного насыщения вытеснило из сознания все другие чувства, кроме любопытства.
– Чтобы вам понять, мне нужно начать рассказ с самого начала, – усмехнулся Валентин. – Приехал из Югославии в полном отчаянии. Жена бросила еще за два года до приезда, денег – ноль...
– Как это – ноль? – изумился Антон. – Вам же там, миротворцам, платили дай бог!..
– Нас уже на самом аэродроме албанцы обстреляли. Сумки с вещами находились в «КамАЗе», на бровке взлетной полосы. А там – деньги, снаряжение, одним словом, все, что может быть у офицеров, убывающих с войны домой. «КамАЗ» солдат охранял, парнишка молодой совсем... И неподалеку боец с огнеметом стоял, зенки на самолеты пялил. Очередь прошила и бойца, и огнемет. Взрыв такой шибанул, что я думал, до самолета достанет. Вот так я и приехал. В карманах было что-то около пятисот долларов, все остальное в Приштине пеплом по ветру рассеялось. В Орле, по новому месту жительства матери, на учет стал, паспорт получил. Пожил два месяца, думаю – а что я тут делаю?! Плюнул на все да приехал со ста долларами в кармане в Тернов. Было это, ребята, два года назад. Хорошо, помог один делавар. Деньгами ссудил, возможность стать на ноги дал. Вот и расцвел немного...
– Да, – мотнул головой Пащенко. – Струге, давай подумаем, чего бы нам из нашего барахла спалить, чтобы так слегка расцвести?
За разговором пролетело еще два часа. Кто на ком женат, сколько лет осталось до пенсии и планы на будущее... Вспомнились и старые дворовые клички. Бизнесмен Хорошев трансформировался в Сойку, Пащенко в Бисквит (так его звали за удивительную способность нравиться всем одноклассникам одновременно), а Струге – в Трамвай (за умение продираться сквозь защиту противной футбольной команды). Память возвращала в начало восьмидесятых без особого труда, и отдельные яркие эпизоды превращались в целые темы. Темы для разговора людей, не видевшихся много лет. Выслушав истории жизни бывших друзей, Сойка-Хорошев открыл секрет своей вечной молодости и благополучия. Именно работа директором одного из филиалов столичной фирмы по продаже компьютерных технологий дает возможность Валентину Матвеевичу ездить на «Порше» девяносто девятого года выпуска, жить в свободном от городского смога Кольцове, в двухэтажной вилле с охраной, и одеваться по каталогам «Отто».
– Собственно, можно было ездить в саму Германию, но не позволяет время, – объяснил он. – Ребятам указываю на модели, через неделю они в Тернове. Выгодно, хоть и дороговато.
– Да... – протянул Пащенко. – С такими проблемами, как у тебя, Валя, постареть придется не скоро. Это тот делавар тебя так раскрутил?
– Не совсем. Он дал денег, не понимая, на что дает. А я уехал в Москву, вышел на нужных людей, вошел в доверие, и вот – я здесь. Полтора года проработал в столице, стажировки всякие, обучение... Месяц в Германии за казенный счет, месяц во Франции. Голова на месте, потому и поверили. Должна же быть на свете справедливость?! Двадцать лет в сапогах...
Не желая привлекать к своей персоне большего внимания, чем это требовалось, Хорошев переключился на будни Пащенко и Струге.
– Работаем, как все, – ответил за обоих Вадим. – Если о всех делах, что через руки проходят, рассказывать, водки не хватит. Антошка одним занимается, я другим... А что в городе происходит... Что, Валя, может происходить в городе, который давно забыт богом, правительством и бюджетной политикой? Криминал. Изнасилования, убийства, грабежи и мошенничества. Основа жизнеобеспечения основной части терновцев.
– Отстал, – сознался Хорошев. – Потому что далек я от всего этого. Последнее, с чем столкнуться пришлось лично, так это в восемьдесят пятом, кажется, поляка какого-то обобрали и по голове стукнули. Это помню. И то только потому, что этого пана курсант из алма-атинского погранучилища приголубил. Потом всех курсантов, что были в Тернове в отпуске, таскали в комендатуру и отрабатывали на причастность. Девку они, что ли, не поделили...
– Эка ты хватил! Восемьдесят пятый... Два дня назад немца в «Альбатросе» пристрелили. Ищи, Пащенко... Напрягай своих следователей.
– Немца? – нахмурился Хорошев. – В «Альбатросе»? Зачем?
– Сожалею, что положительно ответить могу лишь на первые два вопроса. То есть на самые бестолковые. Да, убили немца. И – да, в «Альбатросе». Если бы я знал ответ на твой последний вопрос, иначе говоря – «Кому это нужно?», я бы не страдал так, как страдаю сейчас. Струге, подтверди, что я страдаю.
– Истина, – качнул головой Антон. – С ума сходит. Знать бы, Валя, зачем ему пулю в лоб пустили, через недельку можно было бы и с убийцей потолковать. А так, где его, убивца, искать? В Тернове? Иди, поищи...
– Как я понял, это тупиковое дело? – Хорошев вздохнул. – Жаль, что ничем не могу помочь. Однако, ребята, если что-то будет нужно, я полностью к вашим услугам. Это не пьяная бравада. То, что есть у меня, наверняка может понадобиться и вам. Вы только обо мне не забывайте опять на двадцать лет...
Антон положил ладонь на плечо старого знакомого.
– Обязательно обратимся, Валя, если ты остался таким, каким мы тебя помним. Со здоровьем-то как? В футбол в состоянии играть?
– Запросто! – рассмеялся отставной офицер. – Спину, правда, лиходеи-албанцы прострелили, я в госпитале из-за этого почти месяц провалялся. Слава богу, ранение сквозное, ни кости, ни органы не задеты. Пуля прошла, как раскаленная спица сквозь масло. Сейчас на спине две дырки, как от очереди.