Огненный плен | Страница: 32

  • Georgia
  • Verdana
  • Tahoma
  • Symbol
  • Arial
16
px

— Русский командир? — он ткнул пальцем в направлении Мазурина.

— Нет, он всего лишь русский полицейский. А я всего лишь русский врач.

Потеряв дар речи, оберштурмфюрер смотрел на меня изумленным взглядом.

Сзади раздался хриплый смешок, послышались восклицания, которые, если перевести на русский, звучали как: «ни хрена себе» и — «он знает немецкий». Так реагировали на мое заявление солдаты.

— Что ты ему сказал? — глядя под ноги, выдавил капитан.

— Что ты легавый, а я — хирург.

— Не разговаривать друг с другом! — прикрикнул эсэсовец. — Где вы учились немецкому языку?

— В России.

— Вы из немецкой семьи?

— Ницше знал греческий, так может ли быть такое, чтобы он был из греческой семьи?

Видимо, дел у этого офицера было много. Поэтому он снова вынул «парабеллум» и сделал в мою сторону два шага…

И я во второй раз в жизни увидел перед собой зрачок пистолета.

— Прощай, Мазурин, — как можно быстрее проговорил я.

— Опустите оружие, оберштурмфюрер!

Силы вышли из меня так быстро, что посмотреть налево — туда, где на земле лежали сорванные с петель ворота двора Тараса, сил у меня не было.

Но видел, как стоящий передо мной эсэсовец перехватил «парабеллум» за ствол и, вытянувшись, как для плевка, щелкнул каблуками. Не поднимая головы, я скосил глаза в сторону приближавшегося к нам человека. Но видел только начищенные, чуть тронутые пылью сапоги. Через несколько мгновений к этим сапогам добавилось еще несколько пар.

— Что здесь происходит?

— Господин оберфюрер, мною взяты в плен двое русских офицеров, переодетых в крестьянское платье!

Взявшись ниоткуда, возле моего подбородка появилась трость. Сначала я подумал, что это какое-то холодное оружие и мне сейчас просто проткнут горло. Но трость надавила снизу, и я вынужден был поднять голову.

Снова полковник. На каждую деревню по полковнику. У них много полковников.

— Вы только что говорили по-немецки, — это был не вопрос.

— Это так, — ответил я.

— Вы преподаете? Только не говорите, что Ленин тоже знал немецкий, однако не преподавал. Иначе я вас убью.

— Нет, я не преподаю. Но у меня были хорошие учителя…

Говоря это, я увидел, как эсэсовец махнул тростью, и капитана Мазурина, дернув за руку, отняли от стены. Подгоняемого пинками и ругательствами, которых он не понимал, его повели со двора.

— …и я был в Германии.

— В каком году вы были и где именно?

— В тридцать шестом году, в Берлине, на симпозиуме хирургов. Я читал лекцию на кафедре Берлинского университета.

Полковник недоуменно покачал головой.

— Неисповедимы пути господни, — услышал я. — А теперь вы в рубище прячетесь от тех, кто пять лет назад вам аплодировал. Как все изменилось, верно, доктор?

— Вряд ли эту женщину убил тот, кто слушал мою лекцию. — Я посмотрел на тело девочки. — Вряд ли меня и моего знакомого забивали ногами до полусмерти те, кто мне аплодировал пять лет назад.

— Новые времена диктуют новый порядок жизни, доктор. — Полковник постучал тростью по своему сапогу. — Ничто не стоит на месте.

— Кроме принципов человеколюбия.

— Вы еще и философ?

— Разве я поднял эту тему? Впрочем, с идеей сублимации я знаком.

— И вы считаете идею сверхчеловека беспринципной, — снова не вопрос, снова утверждение.

Я заставил себя улыбнуться.

— Какие принципы могут быть у команды «убей»?

С интересом прикоснувшись без видимой причины к фуражке, он сделал шаг ко мне. Глаза его блуждали по моему лицу.

— Какое звание у вас в Красной армии?

— На петлицах я носил знаки различия военврача второго ранга.

— Майор, значит? Штурмбаннфюрер, если оценить шкалой нашей иерархической лестницы. Военнослужащий категории «миттлере фюрер».

— Нет, оберфюрер, я военврач второго ранга Красной армии.

Он снова смотрел на меня. Я пытался проникнуть в этот совершенно стеклянный взгляд, но безуспешно. Наконец отвлекшись от меня, полковник посмотрел на лейтенанта.

— Что здесь произошло?

Тот быстро, но подробно доложил. Услышав новое, я дерзко вмешался. Губы мои при этом дрогнули, но не от страха на этот раз, а от брезгливости.

— Он лжет.

Сейчас полковник изобразил на своем лице удивление, которого не было, когда он услышал из моих уст немецкую речь. И я посмотрел на лейтенанта. В его глазах читалось сожаление о том, что не прикончил меня сразу, в загоне.

— Как же, по-вашему, выглядит правда? — спросил полковник.

— Он обнаружил нас не в результате личного сыска, а по доносу вот этого мерзавца. — Я смело вытянул руку в сторону белого как саван Тараса. — Его сестра привела нас к нему в дом, чтобы сохранить жизнь двоим соплеменникам. А он выдал нас вам, за что женщину убили, и об этом ничуть не сожалеет. Таким образом он посчитал возможным сохранить жизнь себе и своей семье. И, кажется, оказался прав.

— Это так? — строго рявкнул оберфюрер, и я заподозрил неладное.

Оберштурмфюрер промямлил две ничего не значащие фразы.

— Рад был познакомиться с вами, доктор. К сожалению, не могу продолжить это знакомство. Война. — Развернувшись к лейтенанту, он сказал то, от чего в ушах моих раздался шум: — Хозяина этого дома, его жену и детей — расстрелять. Дом сжечь.

— Послушайте, вы же цивилизованный человек, — захрипел я.

Он резко развернулся в мою сторону.

— Доктор! Через два месяца Россия станет Германией. Буду ли я патриотом, если оставлю в тылу своей страны предателей?

— Но дети?!

— Чему их мог научить предатель?

— Но разве не ваша задача сплачивать вокруг германской армии единомышленников?

— Не пытайтесь меня провести великосветской добротой. Единомышленников, но не предателей. Сегодня он предал своих соплеменников, завтра предаст нас. Выполнять!..

Наблюдая за действиями подчиненного, он сказал:

— Железный крест нужно добывать храбростью, а не сыском, оберштурмфюрер! У вас на пальце кольцо СС «Мертвая голова», так не поступайте так, чтобы вам пришлось сдать его! Этих двоих в концентрационный центр, — и вышел со двора.

Вопящего, исходящего мольбами Тараса, жену его, простоволосую рябую бабенку, и четверых детей от шести до пятнадцати вывели на улицу. Две девочки — самые младшие, шли следом, ничего не боясь. Им и в голову не приходило, что взрослые способны на плохое. Чтобы наказать меня за дерзость, лейтенант схватил меня за шиворот и подвел к шеренге, выстроившейся перед стеной дома со стороны улицы.