– Несанкционированный митинг на Большой Дмитровке.
И через десять минут милиции прибавилось. Человек тридцать сержантов ходили между манифестантами, торговались, просили разойтись и ждали команды сверху. Каждый из них в любой другой ситуации присоединился бы к митингующим, ибо нет в России милиционера, не желающего отмены моратория, однако именно сейчас ситуация была не та. И приходилось обходить каждого и говорить:
– Не положено, граждане, у вас нет разрешения мэрии на проведение митинга. Разойдитесь, товарищи, все равно от вас ничего не зависит...
Нет! Зависит!
Откуда-то взялся табурет, на который взошел один из митингующих, и по возрасту его – около сорока – можно было легко допустить, что он один из тех, по факту смерти дочери которого Генеральная прокуратура уже полтора года ведет следствие. И десять месяцев из них – при задержанном убийце.
– Люди! – вскричал, обнажая на ветру свои седые виски, мужчина. – Посмотрите на это здание! Здесь служат те, кто призван обеспечивать исполнение в стране закона! Наши дети в земле, а нежить, забравшая их жизни, жирует под присмотром надзирателей, читает книги и ждет, пока его признают недееспособным!..
Под такие лозунги, вполне подходящие под любую нынешнюю ситуацию в стране, к пятнадцатому дому с литерой «а» стали подтягиваться представители политических течений, никакого отношения к родственникам погибших, как и к теме митинга, не имеющих.
Трибун прибавилось, на них стали появляться люди покрупнее убитого горем родителя, да и сами призывы стали носить малопонятный в контексте главного разговора характер.
– Проправительственная партия сама ставит рамки, которые Генеральная прокуратура пересекать не имеет права! И эти рамки не имеют ничего общего с воротами на правовом поле. Поле же это, правовое, служит действующей команде лишь для игры! – рубил фразами седой мужик с непокрытой головой и хищным глубоким прикусом. Каждый раз, заканчивая очередную фразу, он прикусывал и становился похож на человека, который потерял вставную челюсть. Взгляд его пепелил окружающих, и он, чтобы поддержать на морозе собравшихся, махнул в сторону микроавтобуса, на котором приехал. Из микроавтобуса выпало человек десять молодых людей, которые тут же стали разливать всем желающим по потребностям.
Улица Большая Дмитровка совершенно не предназначена для проведения манифестаций и референдумов. Она предназначена для того, чтобы сотрудники, прибывая к пятнадцатому дому, смогли лишь поставить свои и служебные машины по обеим ее сторонам. Метр вправо, метр влево – и по Большой Дмитровке уже станет невозможно двигаться тем, кто следует пешим ходом.
Поняв, что оратор с прикусом сходить с импровизированной кафедры не собирается, еще один, из черной «Волги» последнего образца, с фарами, уворованными у «Мерседеса», велел принести свою. Опершись на плечи двоих дюжих молодцев с проницательными взглядами, он поднялся, окинул собравшихся и разместил рядом с плечом кулак, чтобы все поняли – «Но пасаран!». Он был кудряв волосами, высок ростом, говорил ярче предыдущего оратора и привлек большее внимание аудитории. За спиной его чуть колыхнулся непонятно откуда взявшийся красный флаг с какой-то атрибутикой в центре. Атрибутика распознавалась плохо, но флаг был красен. И он подействовал на всех, кому за пятьдесят, вполне определенным образом. Указанная возрастная категория мгновенно переместилась к красному и приготовилась поддерживать трибуна.
– А первый ли это случай, когда Генеральная прокуратура делает вид, что ничего не происходит? Едва только заходит речь о неугодном губернаторе, дело возбуждается, расследуется и передается в суд в течение одной недели. За неделю сшиваются несколько сотен томов, и потом судебная власть листает их, пытаясь понять, кто совершил большее должностное преступление – тот, кого допрашивали, или тот, кто допрашивал! Но вы можете не беспокоиться, друзья!! Губернатор расплатится, примет новую веру и несколько сотен томов обретут маленькую приписку о том, что уголовное дело прекращено по причине отсутствия состава преступления!
«Да! – вскричали все, кроме родственников убитых, которые чувствовали себя здесь неуютно – лишними. – Они садят только тех, кого нужно им!»
«Негодяи!..»
«Купленное правосудие! – отвечали другие, забыв, что находятся не на Ильинке, а на Дмитровке. – Долой продажное правосудие!»
«Правительство загнало страну в тупик!» – тот, что с прикусом.
«Превратило в сырьевую базу!» – тот, что кучерявый.
Красный флаг чуть встрепенулся на ветру, и на нем мелькнула и смялась, снова превратившись в непонятный символ, свастика. Все сделали вид, что ничего не произошло, лишь один дед смачно плюнул, выматерился от всей души и направился туда, где наливали.
– Вот это, Иван, – Смагин постучал пальцем по оконному стеклу, в район центра собравшейся толпы, – твоя проверка.
Пластиковые окна со встроенными стеклами не пропускали ни единого звука, но и начальник Следственного управления, и советник хорошо понимали, о чем на улице идет речь.
– И я уверяю тебя, что это только начало, – заверил Смагин. – Вчера мне звонили из Администрации Президента. Сегодня звонили два раза. Из Думы, которая уже завалена требованиями граждан провести депутатское расследование действий прокуратуры, и из Совета по борьбе с коррупцией. Там, конечно, понимают все наши проблемы, но и у них начинает резонно вставать вопрос: когда закончится следствие и Разбоеву будет предъявлено обвинительное заключение?
Кряжин молчал, и госсоветник, дабы придать своим словам еще больший вес, добавил:
– Эту картинку сегодня прогонят по всей стране. Я бы не сказал, что нас и без того любят, но вот эти клипы с Большой Дмитровки со шлягерами неофашистов и либералов нам совсем не нужны.
– Вы хотите, чтобы я вышел и объяснил, почему затягивается следствие? – с сарказмом спросил Кряжин.
– Там же и останешься. Едва ты произнесешь сакраментальную фразу о том, что у следствия возникли сомнения в виновности Разбоева, родственники тебя порвут, а фашисты растопчут то, что будет брошено наземь. Я не пойму – где милиция? Нам еще штурма не хватало.
Ситуация действительно становилась неуправляемой. Несколько ящиков из микроавтобуса опустели быстро, и теперь чувствовалось: в толпе много пьяных.
Кряжин заметил, как родственники жертв, а их нетрудно было угадать по серым и усталым лицам, стали протискиваться сквозь толпу, выходить из нее и расходиться в разных направлениях. Транспаранты свои они побросали наземь, кое-кто развесил их вдоль кованой ограды. На улице оставались лишь те, кто пришел сюда вовсе не для того, чтобы спросить у следствия, когда восторжествует правосудие.
Ограду пересекла, описала дугу и грохнулась, разлетевшись на осколки, водочная бутылка.
Казалось, именно этого и ждала инфантильно ведущая себя милиция. Десятки крепких парней в штатском врезались в толпу и стали ловко изымать из нее наиболее склонных к критике курса правительства граждан. Дабы не устраивать общую драку среди одетых в гражданское платье противоборствующих сторон, люди в синем бросились оттеснять окончательно взбудораженную толпу с улицы и прикрывать действия работающих в ней своих сотрудников...