— Нет. Сдается мне, он хочет, чтобы мы шли за ним.
Ну точно! Он ведь все время только того и хотел, а просто не мог выговорить. Мы все бегом бросились следом на задний двор. Там он и оказался.
Ну и дела! Шериф стоял на коленях прямо в грязи посреди двора, молитвенно сложив руки, плача, как дитя, и смотрел на заднюю стену дома — точнее, на то, что было раньше задней стеной.
. Я взглянул туда же. В жизни не видывал ничего подобного.
Это было прямо как в кино.
Дядя Финли отодрал от задней стенки дома штук десять — двадцать досок, и, представьте себе, за ними обнаружилась потайная комната, о которой никто даже и не подозревал. Она была фута три шириной и тянулась ко всей длине задней спальни, прямо от кухни до угла дома. Там не было ни окон, ни дверей, только люк в полу, да и тот сейчас заперт.
А еще там был папа. И дядя Сагамор. И миссис Хорн. И Бэби Коллинз. И Чу-Чу Каролина.
Все они сладко спали, сидя на полу и привалившись спиной к противоположной стене, как раз к нам лицом. Над головами у них, на гвозде, висела горящая лампа. Забавно выглядело — горящая лампа днем. Дядя Сагамор сидел посерединке, а миссис Хорн и Бэби Коллинз по бокам от него, мирно склонив головы ему на плечи. А папа с мисс Каролиной сидели с двух краев, в свою очередь опустив головы на плечи миссис Хорн и Бэби Коллинз. Бэби Коллинз была одета в свой прежний костюмчик, а мисс Каролина в куртку дяди Сагамора и его рабочие брюки с закатанными штанинами. А на полу перед ними валялись три пустых графина.
У левой стены стояли три корыта с чем-то, а правую часть этой потешной комнатки занимал какой-то непонятный аппаратик, я таких еще не видывал. Он слегка смахивал на паровой котел с печуркой внизу. В печурке еще горел огонь. Сверху из аппарата выходила медная труба, она шла чуть-чуть вверх, а потом загибалась вниз, ныряла в железный бочонок с водой и выходила со дна и опять загибалась, точно кран. Из этого крана торчала тоненькая деревянная щепочка, а с нее капала какая-то жидкость — прямо в подставленный снизу кувшин. Он, кстати, давно уж переполнился, и теперь все лилось на пол.
Я просто глаз не мог оторвать от трубы, что шла от печки из-под котла к потолку, а там загибалась и ныряла в стенку кухни. Так вот почему из трубы шел дым, а печь на кухне оставалась холодной! У них был один дымоход на двоих.
Я оглянулся на Бугера с Отисом и шерифа. Шериф все еще стоял на коленях. Он вытер рукавом слезы с глаз, да как начнет хохотать. А потом снова заплакал. Отис с Бугером стояли рядом, пожимая друг другу руки. Потом Бугер залез внутрь, сунул палец в кувшин под краном и облизал его, после чего повернулся к тем двоим и кивнул им, расплываясь в довольной ухмылке до ушей. Он вылез обратно, и они с Отисом снова принялись пожимать друг другу руки. Тогда и Отис залез в комнату и поднял с пола два кувшина из тех шести или восьми, что стояли рядом с перелившимся. Оба они были закупорены, он по очереди откупорил их, отглотнул из каждого, кивнул с самым торжественным видом и снова бросился трясти руку Бугеру. А потом они положили руки друг другу на плечи и давай отплясывать джигу. Ну, в жизни не видывал таких ненормальных!
— Уфф! — с чувством произнес шериф, показывая на корыта, котел и печку.
Бугер с Отисом вытащили у него изо рта вставную челюсть, перевернули другой стороной и вставили обратно. Он, по-моему, даже и не заметил. Но зато когда снова попытался заговорить, у него вышло хоть что-то членораздельное.
— Ребята, — пролепетал он. — Ребята…
Тут он снова осекся и принялся не то смеяться, не то плакать.
— Он специально наставил тут эти вонючие корыта, чтобы мы не унюхали самогонку, — сказал Бугер. — А дым.., ну кто, скажите на милость, обратит внимание на дым из кухонной печки? Поэтому-то он и Чу-Чу Каролину здесь спрятал — знал, что собаки от этой вони ничего не учуют. Это было единственное безопасное место, чтоб ей укрыться, пока он не выдоит из этих спасателей все денежки, какие у них только есть. И глядите, — он показал на железный бочонок с водой, — у него тут и проточная вода все время была, верно, из ключа под домом. А слив прямо в озеро.
Так вот, подумал я, откуда взялось это чудное теплое место в озере. И, разумеется, оно появлялось, только когда этот аппарат работал. Я заглянул под дом, чтобы проверить, как это умудрился ни разу не заметить там водопровода, пока играл с Зигом Фридом. И на тебе! Оказывается, он был вделан прямо в фундамент. Чтоб мне лопнуть, вот хитро придумано!
— А что это такое? — спросил я у Бугера.
— Перегонный куб, — объяснил он. — Самогон гнать.
Шериф тем временем перестал наконец плакать и смеяться, поднялся на ноги и застыл тихо и благоговейно, точно в церкви.
— Ребята, — прошептал он. — Кажется, вы еще не поняли всю прелесть ситуации. Вы только послушайте. Я сейчас от вас одного хочу — чтобы вы пошли и собрали сюда всю толпу, сколько ни есть. Их тут, верно, тысяч восемь.
Гоните их всех сюда, пусть каждый лично увидит. Они могут, например, выходить с этой стороны из-за угла, проходить мимо дома и снова уходить за угол. Здесь сейчас собрались все мужчины округа, так что мы получим восемь тысяч свидетелей, которые увидят самогон, сусло и перегонный куб.
Бугер нахмурился, а потом и говорит:
— Постой-ка. Так нельзя. Тогда у тебя будет уйма свидетелей, но жюри присяжных ты не составишь, их всех дисквалифицируют.
Шериф мечтательно покачал головой:
— Ребята, вот я и толкую вам, что вы еще не поняли, в чем тут вся прелесть. Разумеется, все мужчины здесь. А как насчет женщин? Бугер с Отисом так и разинули рты. Мне показалось, что шериф опять вот-вот сломается и заплачет, так он начал пыхтеть и задыхаться, а по щекам у него потекли слезы, но он улыбался.
— Понимаете, ребята? Понимаете? Присяжных набрать будет не из кого, только из женщин. А они охотно линчевали бы его, когда бы только могли до него добраться. Подумайте только — жены, чьим мужьям он добрых двадцать лет продавал дрянное виски и играл с ними краплеными картами.
Бугер с Отисом уставились на него, точь-в-точь как дядя Финли на свое Видение.
— В жизни не слышал ничего более потрясающего, — еле вымолвил Бугер. Шериф кивнул:
— Так-то, парни. Давайте гоните всех сюда. Только сперва сделайте мне маленькое одолжение. Оставьте меня здесь на десять минут одного, совсем одного. Я столько лет об этом мечтал, и больше у меня уж не будет такой минуты. Я хочу постоять здесь и посмотреть, как он беззаботно дрыхнет между корытом с суслом и самогонным аппаратом. Воспоминание об этом будет согревать меня в старости.