— И все-таки я расскажу. Кто знает, что ты вообразила.
— Ты ее любил?
Он помедлил с ответом.
— Она мне нравилась. Ее звали Анни, ей было двадцать лет. Мы провели вместе ночь в мотеле.
— И где же ты с ней познакомился?
— В баре в центре города. Она была проституткой.
— Ничего себе!..
— Сначала я этого не понял. Мы разговаривали, и она произвела на меня впечатление, потому что оказалась искренней, веселой и непринужденной девицей.
— И вы провели вместе всю ночь?
— Ну да! Но я, заметь, был пьян. Я говорю об этом не в качестве оправдания, я хотел переспать с ней, узнать, что это такое — физическая близость, но я был пьян… Перед этим я покинул орден францисканцев, ну а потом и семинарию. Я впал в запой на целых три недели.
— Не представляю тебя пьяным.
— Именно поэтому я в конце концов оказался в реабилитационном центре «Обитель милосердия». Я решил, что я алкоголик.
— Но ты же им не был.
— Я был третьесортным дилетантом. Знаешь, как алкоголики называют канун Нового года? Ночь дилетантов. Я много думал, ходил кругами…
— Ходил кругами? Это как?
— Знаешь, Августин Блаженный заметил однажды, что заблудшие ходят кругами. Думаю, он был прав. Короче, я корил себя за то, что оставил орден, хотелось загладить свою вину перед Всевышним. Отец Квинн поставил меня на ноги за три дня. Он сказал, что я могу остаться, если хочу, и так долго, сколько захочу. Вот так оно вышло…
— Тебе не потребовалось много времени.
— Мне не требовалось серьезного лечения, мне нужно было избавиться от чувства вины.
— Избавился?
Он улыбнулся.
— Прошлое не забывается…
— Ты вспоминаешь ту девушку?
— Нет, но я помню ее облик. Черные волосы, небольшого роста, хорошенькая…
— Хорошенькая шлюха.
— И что в этом такого?
— Ничего. Просто у меня возникло предубеждение против нее, этой хорошенькой поблядушки. Вообще-то я рада, что ты рассказал мне об этом, потому что теперь я не чувствую себя той, которой вешают лапшу на уши, но мне все равно не хочется представлять тебя рядом с другой…
— Так и не делай этого!
— Я никогда раньше не была ревнивой. Это какое-то новое чувство. Мне не дает покоя мысль, будто все, что у нас с тобой, скоро кончится и что-то случится.
— Господи, Линн, ну что с нами может случиться?
— Не знаю, что-нибудь… — вздохнула она.
Затем они, уже одетые, снова сидели в гостиной, с пивом и вином, попкорном и крем-соусом, в который макали сельдерей и морковку, цветную капусту, и говорили обо всем на свете.
Линн рассказала ему о самом высоком в мире иллюминированном распятии, о футболках с эмблемой единоверческой церкви и о том, каким крутым дельцом был в свое время Билл Хилл.
— В свое время? — улыбнулся Ювеналий. — Он и сейчас такой, разве нет?
— Не слушай того, что он тебе говорит.
— Я уже выслушал.
Ювеналий рассказал ей о намерении Билла Хилла устроить ток-шоу с его участием на телевидении. Линн покачала головой.
— Почему бы и нет? — усмехнулся Ювеналий.
— Он просто аферист.
— Но ведь он твой друг!
— И все же он аферист. Вы гроша ломаного не получите.
— Мне он ничего не предлагал.
— Вот видишь! Думаешь, он устраивает ток-шоу без всякой выгоды? Он заключил с телевизионщиками контракт, он делает деньги. Я знаю об этом, потому что он просил меня стать его партнером.
— Скажи ему, что ты согласна.
— Я не понимаю тебя, — пожала плечами Линн. — Он использует тебя, а ты хочешь, чтобы я помогала ему.
— Он не сможет меня использовать, если я того не захочу. Но я согласен.
— Почему?
— Почему бы и нет?
— Ты прятался столько лет, а потом решил выступить по национальному телевидению.
— Я не прятался, я делал то, к чему меня вынудили. Наконец я сделал выбор. Да, со мною вот что происходит… И вот что я об этом думаю… Между прочим, я не собираюсь утверждать, будто я слепое орудие в руках Господа, даже если так оно и есть.
— Скорее всего, так оно и есть. Скажи, о чем ты думаешь, когда исцеляешь людей?
— Я стараюсь не думать ни о чем.
— Ты просишь Господа исцелить их?
— Я скорблю, страдаю, мне жаль несчастных, кем бы они ни были.
— Но допустим, тебе предложат поступить на службу в какое-либо лечебное заведение, скажем в больницу, и исцелять, что тогда?
— Я не утверждаю, что умею исцелять, я говорю, что это случается. Именно в этом дело. Я не стану делать никаких заявлений, поэтому не собираюсь ни с кем вступать в полемику. Я реалист, я принимаю все, что происходит. Я вовсе не пытаюсь изменить мир.
— Возможно, ты смог бы, — улыбнулась Линн.
— Принимай решение сама, — улыбнулся он в ответ.
— Ты привел меня в замешательство. До сих пор у меня не было проблем, когда я общалась с людьми, но, когда я разговариваю с тобой, я порой не знаю, что сказать. Какое решение я должна принять?
— Ты намекнула, что меня могут использовать в своих интересах. Но каким образом, если я знаю об этом? Ты опасаешься, что кто-то там одержит надо мной верх, попытается опровергнуть мою, так сказать, достоверность. Но как это можно сделать, если я ничего не утверждаю?
— Ты не знаешь людей. Если ты не станешь играть по их правилам, они загонят тебя в угол.
— Пустое все это! Если мне скажут, что я мошенник и плут, я скажу — думайте что хотите. Если скажут — иди в больницу, парень, и мы посмотрим, на что ты способен, я пойду в больницу. В чем проблема?
— У тебя все так просто.
— И там, во время ток-шоу, у меня, возможно, появятся и станут кровоточить стигматы.
— О господи! — воскликнула Линн.
— Успокойся! Я пошутил.
«Ничего себе шуточки!» — подумала Линн, а вслух сказала:
— Уж не хочешь ли ты стать телезвездой?
— Думаешь, у меня получится?
— Нет, не получится! Ты — святой, а там, на телевидении, отнюдь не райские кущи. У некоторых телевизионщиков давно уже крышу снесло по причине дьявольского самомнения. Впрочем, если ты погладишь их по голове, возможно, они исцелятся и станут нормальными.
Линн задумалась, вспомнив Августа Марри. Этому тоже не мешало бы вправить мозги.
В это время раздался зуммер домофона.