— А разве я говорил, кем я являюсь? — вмешался в разговор Ювеналий.
— Мне кажется, — Говард уставился на Ювеналия, — в тех статьях, которые были написаны о вас, не только выдвигаются предположения, но и недвусмысленно утверждается, будто вы являетесь неким божественным каналом, посредством которого Господь проявляет милосердие к убогим и калекам. Разумеется, не тогда, когда вы валяете дурака вместе с мисс Фолкнер. Можете ли вы подтвердить здесь, в студии, либо опровергнуть то, что я сказал?
— Я знаю, кто вы такой, — сказала Линн. — Вы — самовлюбленное ничтожество с грязными мыслями в голове, прикрытой двадцатидевятидолларовым париком, вы — просто пакость, а теперь кашляйте сколько угодно.
Говард ухмыльнулся. Ему нравились острые моменты, и его невозможно было оскорбить или обидеть.
— А как насчет этих людей? — Он кивнул на стопку записок. — К нам поступило уже больше двухсот вопросов, и большинство из них по-прежнему о вашей незаконной связи…
— Незаконной? — переспросила Линн.
Ювеналий поднялся из кресла.
— Не уходите, не попрощавшись, — сказал Говард.
Ювеналий не собирался уходить. Одна из камер последовала за ним, когда он направился к больничной кровати с Августом Марри.
Линн и Говард Харт проводили его взглядом.
— Незаконной… — произнес Говард в раздумье. — Об этом — позже, а сейчас мы возвращаемся к нашему чудотворцу. Он собрался проведать своего бывшего друга… Впрочем, зачем откладывать? Незаконной связью я называю промискуитет, то есть неупорядоченные половые отношения, существовавшие в первобытном обществе, то есть предшествовавшие возникновению брака и семьи.
Август плохо слышал, он был не в силах пошевелиться. Его тошнило, глаза и нос зудели. Он ощущал себя несчастным мучеником. Ему хотелось умереть. Когда перед ним возникло лицо Ювеналия, он вдруг вспомнил о том, что завтра годовщина смерти святого Августина, и почувствовал, что с ним с минуты на минуту должно что-то случиться.
— Август… — произнес Ювеналий.
— Что?
— Август…
— Да?
Август увидел полные скорби глаза Ювеналия, когда тот склонился над ним, словно хотел обнять его.
Августу в тот же миг показалось, будто он куда-то уплывает и его укачивает. А затем он снова увидел лицо Ювеналия, его глаза, почувствовал прикосновение его рук, пальцев, надавивших на веки. Зуд в глазах исчез, и подташнивать перестало. Он пошевелился, поднял и спустил свои руки. А затем раздался странный звук, будто что-то отвалилось от него и упало на пол.
Он привстал, свесил ноги с больничной кровати. О господи! Возле кровати лежал жесткий панцирь, сковывавший его. Гипсовое распятие раскололось на куски…
В студии поначалу возникло замешательство, а затем те, кто присутствовал в церкви Святого Джованни Боско, стали обмениваться впечатлениями.
— Его кровь похожа на красную краску. Понимаешь? — сказала Антуанетта Бейкер.
— Будет тебе! — одернул ее Билл Хилл. — Самая настоящая кровь.
— Я знаю, что настоящая, но она не выглядит такой. То же самое сказал Ричи тогда, в церкви. Я хотела взять его с собой, теперь жалею, что не взяла.
— Кровь настоящая, — повторил Билл Хилл. — Видишь, она проступает сквозь его рубашку… Видишь или нет?
— На белом фоне гипса она мне показалась чересчур яркой, вот и все! Слушай, а как он освободил его от гипса?
— Стянул, и все. Ухватился за край возле шеи и потянул… Хочешь еще выпить?
— Если ты серьезно, то наша официантка вон там…
Билл Хилл подал знак официантке, одетой в черную униформу, подняв два пальца и кивнув.
— Насчет гипса надо подумать. У человека сломаны обе руки, шейные позвонки, ребра, а он с легкостью стаскивает с себя гипс. Какая разница, как он это сделал? Врач, к примеру, снимает гипс с помощью электропилы.
— Один раз я сломала лодыжку, поскользнулась и упала. В этом чертовом баре кто-то разлил пиво…
— Ты веришь в то, что случилось чудо? — прервал ее Билл Хилл.
— А чего мне верить? Я видела все своими глазами. Все видели.
— Нет, не все, — возразил Билл Хилл. — Телезрители смотрели на Августа, а не на Ювеналия. А ты заметила, Говард дал знак режиссеру направить камеру на него самого?
— Я следила за Августом, я думала, он сейчас встанет и пойдет…
Август размахивал руками, поворачивал голову, поднимал и опускал руки вверх и вниз, потирал запястья, стоя в трусах фирмы «Жокей», со спущенными до щиколоток пижамными брюками. Затем он сбросил их и остался в трусах, в белых носках и сандалиях.
Говард Харт то вскакивал, то садился. Мельтешил, суетился…
— Кенни, тащи эту гребаную камеру сюда! — крикнул он, и телезрители услышали это без всякого «бипа».
— Обрати внимание на беспорядочную суетню, — сказал Билл Хилл. — Непонятно, что происходит…
Ювеналий стоял вытянув кровоточащие руки. Пиджак у него был распахнут, на рубашке проступала кровь.
Линн медленно шла к нему.
— Ювеналий, расскажите нам, как вы это сделали, — сказал Говард Харт.
— Пойдем, Ювеналий, — сказала Линн. — Чао, аферисты! — Она сделала ручкой Говарду, Биллу и Августу, которые смотрели на нее во все глаза.
Линн и Ювеналий скрылись за задником. Они ушли, осталось лишь кровавое пятно на краю занавески.
— Я пригласил мистера Марри на передачу, — сказал Говард Харт, — но у меня не было даже малейшего подозрения о том, что что-то может быть заранее подготовлено. Мистер Марри, пожалуйста, присядьте. Расскажите, при каких обстоятельствах вы оказались в гипсе.
— А чего тут рассказывать? — усмехнулся Август. — У меня были множественные переломы, а сейчас я целехонек и ухожу…
Он направился к выходу в своем нижнем белье, носках, со следами крови на лице и теле. Говард Харт последовал было за ним, потом сел за свой письменный стол.
— Как вам это нравится? — произнес он, покачивая головой, и оскалился.
— С ним что-то не так, — сказал Билл Хилл. — Ты не знаешь его. Он вроде бы как переродился…
— Август, да? — спросила Антуанетта. — Я разговаривала с ним здесь на прошлой неделе. Он точно был другим. Я понимаю, о чем ты… Тот, кто незнаком с ним, не поймет, в чем тут дело…
— Где уж тут понять! — покачал головой Билл Хилл. — Говард целый час до этого нес какую-то ахинею.
— Ага! — кивнула Антуанетта. — Все про секс да про секс… Может, он импотент?
— Телезрители, по-моему, сбиты с толку. Надо выяснить, что именно больше всего поразило их.
В течение последующих тридцати восьми минут, не считая рекламных пауз и телезаставок, Говард Харт отвечал на выборочные телефонные звонки и на вопросы присутствующих в студии.