— Но?
— Я чувствую себя такой никчемной, меня это просто сводит с ума.
— Займись чем-нибудь. Можешь снова играть.
— Полно, Мори. Играть мамашу героини? Вернуться в заштатный театр, в какой-нибудь сарай, заламывать руки в «Скрипаче на крыше»? Я все это уже проходила.
— Звезда экрана или никто, — кивнул Морис — Знаешь, чему научил меня восьмидесятилетний опыт общения с преуспевавшими людьми, которые ныне мертвы или отбывают срок? Такое честолюбие ничего не стоит. Деньги и успех нисколько не помогают нам решать повседневные проблемы, а только они и имеют значение.
— Смешно слышать подобные сентенции от богатого старикана, у которого проблем и вовсе нет.
— Перестань, Джин, — устало попросил он. — Ты же не дура. Хватит усложнять, начни что-нибудь делать. Такая умная, талантливая женщина. Говорю тебе, не в деньгах счастье.
— Джо думает, что ты почти разорен.
— Пусть себе думает. Какая ему разница, он художник. Он сам пока об этом не знает, но он станет знаменитостью.
— Что ж, желаю ему удачи, — сказала она.
— Не нервничай, а то морщины появятся.
— Какой ценный совет.
— Тогда слушайся. Готова?
— Кажется, да.
— Чемодан и две сумки. Все?
— Возьми их, — распорядилась Джин, — а я понесу видеомагнитофон. Я поеду на своей машине. Она мне там понадобится.
— Зачем?
— Морис, могу я сохранить хоть каплю независимости?!
Солнечный свет ударил Ноблесу в глаза, едва он вылез из «понтиака», заставил его болезненно сощуриться. Господи, ну и жарища! Подходя к высокому крыльцу главного входа, он ощущал, как плавится асфальт под его ковбойскими ботинками и проваливаются каблуки.
Чего-то он не рассчитал, но план все равно должен сработать. Он-то думал, что старикан отвезет Джин Шоу домой, оставит ее, а сам свалит, но старикан застрял в ее квартире, по крайней мере, на час, черная машина тем временем накалялась на солнце, а потом вышел с вещами, похоже, ее шмотками, положил их в машину и отъехал.
Значит, она возвращается в Саут-бич. Вот черт!
Но если она и не остается здесь, по крайней мере, сейчас-то она у себя в квартире. Будет ли она ему рада? Уж он-то точно радовался при мысли, что она сейчас одна. Еле дождался.
В лифте с воздушным кондиционером Ноблес нажал кнопку «10», заранее прикидывая, какое выражение будет у нее на лице, когда она откроет дверь.
Фрэнни все еще оставалась в лиловом бикини, из одних тесемочек. Глубокая впадина между грудями, обнаженные округлые бедра, голый живот — просто вылитая танцовщица-стриптизерша на каникулах, вот только круглые дымчатые очки и завитушки волос нарушали образ, эти волосы принадлежали Фрэнни и никому другому. Она нисколько не напрягалась, налила вина, оставив бутылку на стеклянном столике, спросила Ла Браву, не хочет ли он снять свою шляпу— если хочет, пусть остается в ней, ей это нравится, немного напоминает Ван Гога. После этого она примолкла. В тот день она почти не болтала.
Ла Брава слышал гудение усердно работавшего кондиционера. Он тоже не напрягался, хотя и немного нервничал, ему хотелось держаться с той же естественностью, что и его натурщица, но он понимал, что в смысле раскованности она даст ему сто очков вперед, ей не пришлось, как ему, избавляться от заученных в детстве понятий о приличиях. Он ожидал, что Фрэнни начнет с ним заигрывать, давать ему авансы, и вдруг ему, парню, только что переспавшему с кинозвездой, приходится держать себя в руках, вести себя естественно, стараться не думать о кинозвезде. Нет, это не обман, какой же тут обман, он же почти незнаком с той актрисой, у него было такое ощущение, словно с Фрэнни он знаком гораздо дольше, если уж на то пошло. Он пришел, потому что она его пригласила. А Фрэнни отнюдь не лезет вон из кожи. Видимо, решила: либо это случится само собой, либо нет. И какая-то молчаливая сегодня.
Сперва она о чем-то думала. Раскладывала подушки на софе, целую гору подушек. Выпрямилась, пробормотала: «О!»— ушла в спальню и вернулась через минуту в белом халате из мягкого хлопка, очень простом, спереди на пуговках, доходившем до ее загорелых босых стоп. Фрэнни спросила, положить ли фотографу лед в стакан, и только после этого перешла на личные темы, спросила, как долго продлился его брак.
— Тридцать восемь месяцев.
— Когда так говорят, кажется, что это очень долго.
— Это и впрямь долго.
— Дети есть?
— Нет. Откуда ты знаешь, что я был женат?
— От Мориса, — пояснила она. — А что произошло?
— Не знаю. — Поразмыслив, он добавил: — Женщины всегда норовят нас провести.
— Это из фильма, в котором снималась твоя приятельница?
Он покачал головой:
— Это из «Лауры».
— Твоя приятельница трижды побывала замужем.
— Откуда ты знаешь?
— Поболтала с ней. Предложила свой товар. Она пользуется кремом из вытяжки пчелиной матки, черепашьего жира и морских водорослей.
— Ты с ней болтала?
— Она считает, что это замечательное средство. У меня есть одна брошюра, там десятки врачей высказывают свое мнение о вытяжке из пчелиной матки: никакой пользы, никакого эффекта, чистой воды мошенничество и надувательство. Она делала подтяжку, Джо. И пластическую операцию— меняла нос, перед тем как стать кинозвездой.
— Это она сама тебе рассказала?
— Конечно. Почему бы и нет? Она милая, мне понравилась.
— В самом деле?
— С ней легко общаться, никакого дерьма. С удовольствием посмотрела бы какое-нибудь из ее киношек. Угадай, — предложила ему Фрэнни, с трудом сдерживая улыбку, — что я ей продала?
— Неужели?!
— Богом клянусь!
— Биоэнергетический крем для груди?!
— Слушай, я ей только показала, и она чуть слюной не изошла: «Энергия и упругость— правда?!» Еле сдерживалась, как ни пыталась разыгрывать из себя недотрогу. Пользы от него столько же, сколько от экстракта пчелиной матки и черепашьего жира. Упругость либо есть, либо ее нет, вот так-то, Джо. Погоди, у меня для тебя есть сюрприз. — И она снова ушла в спальню.
Оттуда послышалось пение, мужской голос солировал на фоне хора, старая, знакомая мелодия. Фрэнни вернулась, и он спросил:
— Кто это?
— Ты что, смеешься надо мной? — возмутилась она. — Ты же слышал это сто раз. — Очки она тоже успела снять.
— Смоки Робинсон?
— А то кто же? И «Мираклз». «Ты владеешь моей душой». — Она подошла к софе, на которой ей предстояло позировать. — Хит времен твоего детства, верно?
— Я в то время уже оканчивал школу.