– От чего он помер?
– Понимаешь, он не просто мой старый друг. Когда я встретился с этим парнем, в первый раз поговорил с ним, это всю мою гребаную жизнь перевернуло.
– Он что, типа священника?
– Нет, он взломщик. Гостиничный вор.
– Вот это да!
– Ты ж знаешь – я сидел.
– Ты как-то говорил. Три года, верно?
– Ну вот, когда я встретил того парня… или нет, погоди, начнем с начала. После школы я работал на «Мезон Бланш», мужской моделью, они публиковали мои фотографии для рекламы. Говорили, у меня идеальный сороковой размер, все пропорции, и зубы отличные, волосы тоже. Но я это бросил, это было такое дерьмо – стоять, позировать, а они юпитерами светят. Так вот, когда я его встретил…
– Этого парня?
– Ну да, восемь лет назад. Мне было тридцать два, я работал на братьев Ривесов, получал пару сотен в неделю – и вся любовь.
– Они тоже сюда заходят, Эмиль с братом.
– Знаю. Они мне дядьями приходятся. Ну вот, в ту ночь я зашел к Феликсу на Ибервилле, пивка выпил, устрицами закусил, выхожу и наталкиваюсь на ту бабу. Она спрашивает, снимался ли я в рекламе. Я говорю: «Да, для „Мезон Бланш“, если знаете это место». По ее разговору слышу, что она не из наших мест. Баба говорит – она приехала из Нью-Йорка делать снимки для каталога голландской спортивной одежды. У них еще обязательно тюльпан на рубашке. Она дает мне тысячу баксов за четыре дня съемок. Штуку гарантировано, а может, еще и сверхурочные. Иона рассматривает меня, трогает волосы, и я понимаю, что ей надо от меня еще кое-что кроме съемок.
– А собой-то ничего?
– Ничего, стильная такая, в тонированных очках, а кожа белая-белая. Ей было года сорок два – сорок три.
– Это не страшно.
– Звали ее Бетти Барр, менеджер по рекламе. Все модели, и фотограф, и его помощники звали ее «Беттибар» – в одно слово, как имя. Меня это почему-то раздражало, и я вообще никак к ней не обращался. С утра начались съемки, по всему городу – на Джексон-сквер, само собой, в парке Одубон, у маяка на канале, в доках у Лафитт, а там все ловцы креветок сбежались посмотреть на нас. Таращатся, а мы перед ними выставляемся, точно счастливы до усрачки, напялив на себя эту одежку, все эти рубашки для регби, свитера, что там еще… Там был такой парень, Майкл, он со мной и словом не перемолвился, ему вроде до лампочки, как идиотски он выглядит и что эти рыбаки про него между собой говорят. Девчонок это тоже не беспокоило, им и было-то лет по шестнадцать-семнадцать. Ты бы налил мне еще. Водки. – Джек подтолкнул свой стакан бармену.
Марио отошел за бутылкой, а Джек, прикрыв глаза, вспоминал, как вели себя девочки. Они без проблем входили в роль, принимали любую позу, если требовалось – каменное лицо, если надо – улыбочка или такое выражение, будто их что-то удивило. Джека просто поражали их заученные позы, их профессионализм – эти девочки были настоящими моделями, они растворялись в своей работе, забывали о себе, какие они на самом деле. Он их спрашивал: «Ты можешь себе представить, чтобы парень по доброй воле такое надел?», а они отвечали: «Конечно». Симпатичными они казались, только когда позировали, а вот Джек нравился им, когда не работал.
Марио вернулся, налил Джеку водки, и тот продолжал рассказ:
– Мы поехали на улицу Тулане, я надел эти чертовы штаны – зеленые такие, яркие-преяркие, а сверху розовую рубашку с тем самым тюльпаном, и как раз на углу Сент-Чарльз-авеню ребята из тюряги «Саут-Централ» копают траншею. Само собой, они такое зрелище не пропустят, давай орать, кто во что горазд. Я тогда починкой органов занимался, ползал, что твой паук, по органным трубам, та еще работенка. Но не мог же я подойти к этим парням и сказать, что вообще-то я не меньше ихнего вкалываю. В общем, и без того скверно, а тут еще Беттибар идея осенила: взяла и напялила мне на голову соломенную шляпу, этак набекрень. Я ей говорю: «Пардон, конечно, но вы хоть раз видели, чтобы человек шляпу вот так набекрень носил?» А она мне: «Тебе идет».
В воскресенье был последний день. Мы снимались на верхней палубе, нас возили взад-вперед по гавани, а матросы с этого корабля толпились вокруг и нас разглядывали. Смотрю, два парня пьют пиво «Дикси» прямо из бутылок – ну, таких, с длинным горлышком, – и чую: ждут меня неприятности. Точно, подходят они ко мне, а я должен лыбиться перед камерой, весь с ног до головы в белом костюмчике. Они начали этак чмокать и подсюсюкивать и допытываться, нравятся ли мне мальчики. И тут Беттибар подходит ко мне с кепочкой яхтсмена, а я думаю: «Вот дерьмо, теперь точно влип». Она уже было собралась нахлобучить кепку мне на голову, но я говорю ей: «Пардон», поворачиваюсь к этим придуркам с «Дикси» и предупреждаю их: «Скажете еще одно слово – полетите за борт». Беттибар застывает на месте, хмурится и говорит: «Так, на сегодня хватит. Складывайте вещи». И уводит нас всех на нижнюю палубу.
– А те парни что?
– Ничего. Суденышко идет в порт, мы сходим на берег. Вечером мы вместе идем в «Рузвельт», и в баре она спрашивает: «Это было в мою честь?» Типа, что я выставлялся перед ней. Я говорю: «Нет, это касается только меня и этих парней». «Ясно», говорит она. Допивает, что там у нее в стакане было, смотрит на меня и говорит: «Пойдем наверх?»
– Ну и ну, – вставил Марио.
– Мы пошли в ее номер. Номер «люкс».
– Ага.
– Она сама раздела меня.
– Ну и ну.
– И говорит: «Потрясающее тело».
– Да ты что?!
– Мне такого никто раньше не говорил. Я не знал, что ответить насчет ее фигуры. Без одежды она казалась как-то больше, все малость обвисло, а кожа у нее была такая белая, что она выглядела совсем голой, когда разделась, не то что наши девочки с их загаром и вроде как белыми «трусиками». Потом мы занялись делом, и прямо-таки чудно, как она стонала и вскрикивала, такая вся большая, и пахла мылом и пудрой.
– Но тебе было с ней хорошо, да?
– Потрясающе. А после, когда мы лежали рядом, я снова заговорил об этом.
Марио усмехнулся.
– О тех придурках. Почему я должен был разобраться с ними. Она попросила выключить свет. Тут я и говорю: «Ты не понимаешь, каково мне было». А она мне: «Джек, мне наплевать, каково тебе. Если ты терпеть не можешь, чтобы на тебя смотрели, нечего тогда сниматься». Я хотел было объяснить ей: раз эти ребята обнаглели, я должен был укоротить им язык. Знаешь, что она мне на это сказала?
– Что?
– «Только не в рабочее время, будь так добр. А теперь выключи наконец свет».
– Да, крепкая баба.
– Еще какая крепкая. Иона была права, черт побери. Если я чувствую себя последней задницей, когда меня снимают, мне не место в рекламе. Но они хорошо платили, и я знал, что она даст мне еще работу. А я жил в крохотной комнатенке на Мазарини, без мебели, я ненавидел свою работу, подумывал о женитьбе. Помнишь Эла, дядю Лео? Нет, ты его не застал. Я хотел жениться на его дочери Морин. – Джек поднял бокал, медленно втянул в себя водку, проглотил. – Хотел было сказать: если б женился на ней, не сидел бы сейчас в этой чертовой погребальной конторе. Но нет, именно тут бы я и оказался. Мне бы пришлось натянуть эти чертовы резиновые перчатки и обряжать покойников. Что в лоб, что по лбу.