— Нет, никогда о таком не слыхал. Возможно, он каким-то образом с ними связан, но я почти уверен, что он не из семьи, то есть он не мафиози. Да и вообще, что может связывать индейца с этими людьми?
— Он убивает людей.
— Но его действия в Алгонаке говорят о том, что он всего-навсего киллер. Если бы не мое положение, один звонок — и я бы это выяснил для вас, но из того, что вы мне сказали… — Молина покачал головой. — Ни за какие коврижки они не станут доить по-мелкому риелторское агентство. Им нужен солидный и постоянный доход. Как в случае со мной. У меня, к примеру, бизнес был связан с типографскими услугами. Бумага, то да се. Между прочим, за бумагу набегают огромные проценты за каждый просроченный день платежа. Ну и приходилось занимать у каких-либо пройдох. Тоже под проценты. Взял, скажем, пятнадцать тысяч баксов, а возвращать в конце года надо двадцать семь. Что делать? Не топиться же! Короче, я прогнулся под мафию, и понеслось…
Он помолчал, закуривая очередную сигарету, а Кармен глянула на его парик, резко очерчивающий лоб.
— Феррис сказал нам, что вы ростовщик из Нью-Джерси.
— Феррис не имел права говорить это. Понятия не имею, как он окончил школу, если вообще учился. Семь лет я находился под программой защиты свидетелей, ездил в Вашингтон для инструктажа. Уже не помню, со сколькими маршалами США я имел дело, и все они были людьми порядочными, кроме этого засранца. Был, правда, один не слишком-то умный. Но этот Феррис не идет с ним ни в какое сравнение! Не удивлюсь, если он станет оголтелым неофашистом. Послушайте, моя жена достаточно натерпелась всего этого и уехала, а я вернулся в Скрантон, что в штате Пенсильвания, на неделю, имел там беседу с ФБР и маршалом — словом, с теми, кто направил меня сюда. Они уговорили меня явиться в комитет сената по делам исполнительной власти, и я поделился с сенаторами своим опытом свидетеля под защитой.
— Вы находились под защитой программы семь лет?
— Да, но я не просто отсиживался. Моя первая жена, на которой я был женат двадцать семь лет, развелась со мной. Я не видел своих детей — у меня трое внуков, которых я, возможно, уже и не увижу.
— Так что вы начинали не здесь?
— Нет, первое место, где мы поселились… Помните, вам говорили, что подготовят надлежащие документы для того, чтобы можно было сменить свое имя?
Кармен кивнула:
— Помню. Но мы своих не меняли.
— А мне пришлось. А вы знаете, какая это тягомотина — получать надлежащие документы? Четыре месяца ушло только на водительские права. Почти год на карту социального страхования. Попробуй-ка взять кредит, когда у тебя нет документов. На работу и то не устроишься. Этот пацан Феррис пристроил меня в компанию «Проктер энд Гэмбл», где меня поставили на линию с памперсами. В мои пятьдесят семь заниматься подгузниками? Знаете, сколько я продержался? Я рассказал комитету сената обо всем этом, они с сочувствием меня выслушали. Председатель заметил: «Однако наш опрос показывает, что тридцать три процента людей хотят остаться в программе». Я сказал: еще бы они не хотели. Стоит только выйти, и ты мертвец. Я мог бы вместо такой дерьмовой жизни отсидеть десятку в Алленвуде, в штате Пенсильвания, и уже вышел бы на свободу за примерное поведение.
— Вам не понравилось то место, куда вас отправили сначала, и вы отказались там жить? Такое возможно?
— Одно хорошо, я встретил свою нынешнюю жену, Розиэнн. Если нам удавалось ужиться хотя бы наполовину, то это уже лучше, чем ничего. Но когда меня отвезли обратно в Скрантон давать показания, маршал — тот, что был не слишком-то умным, — посадил меня на прямой самолет. — Молина выдержал паузу. — Вы понимаете, о чем я? Вы приземляетесь в Эйвоке, в местном аэропорту, а тот, кто у вас на хвосте, знает, откуда вы. Но этого мало. Мы покидаем зал после суда, вокруг люди, этот маршал объявляет другому маршалу, куда мы направляемся. Понимаете, говорит громко, любой может услышать. В здании суда еще полно людей, друзей парня, против которого я только что давал показания. Я сказал маршалу: «Вы что, сошли с ума? Я не вернусь обратно». Им пришлось тащить меня к самолету силой. Но я потом здорово разошелся… — Молина замолчал, вскинув голову. — Вы слышали, хлопнула дверца машины?
— Наверное, это Уэйн…
Молина затушил сигарету, поднялся, подошел к окну.
— Со мной такое уже девять лет. Как только слышу какой-нибудь звук, сразу вскакиваю.
— Это пикап?
Молина не ответил, и Кармен поднялась с дивана.
— Мне не хочется вас огорчать, но это наш неофашист.
— Мы не впустим его в дом.
— Лучше этого не делать. Однажды я попытался, но он вышиб дверь.
В доме матери Кармен имелось переднее крыльцо, откуда открывался вид на озеро Гурон, серое, как небо, и совершенно пустынное. Ричи постоял на крыльце, давая теще монтажника возможность разглядеть монтажную куртку ее зятя. Гостиная, куда она его пригласила, была битком набита старой мебелью и картинами с изображением птиц по стенам, цветных эстампов и карандашных рисунков, смахивавших на детские. Ричи решил, что их не меньше тридцати. В гостиной было тепло. Он уловил гудение калорифера.
— Вы любите птиц, да? Я заметил у вас во дворе кормушки.
— Я всегда любила птиц. Моя мать назвала меня в честь стихотворения о птичке. Я вообще люблю природу. А вы?
Ричи решил, что разумнее сказать «да», так как им лучше подружиться.
— У меня даже есть друг по кличке Птица, — добавил он улыбаясь.
Чё там любить? Повсюду эта природа, где нет ничего другого…
— Мой внук Мэттью нарисовал этих птичек, когда был маленьким. — Ленор кивнула на карандашные рисунки. — А я их сохранила.
— Очень милые.
— Внук сейчас в военно-морском флоте США, на авианосце.
Ричи кивнул, удивляясь на пацана, который любил рисовать птиц, а потом взял и махнул на флот. Видать, бабуля его достала!
— А чем занимаетесь вы?
— У меня немало пристрастий…
Вишь ты, дотошная, как прокурор! Надо держать ухо востро.
Глаза тещи монтажника напомнили ему глаза Донны. Вернее, пронзительный взгляд темных глаз, обрамленных серебристой оправой очков. Вот еще одна стебанутая! Вся из красного и серебристого…
Красные губы и румяна на щеках, блондинистые, с серебристым отливом волосы до плеч. Старается казаться молодухой, а намного старше Донны. Сильно смахивает на его приемную мать, которую он называл Джеки. Та вечно надрывалась с собственными шестью детьми, и от нее всегда несло по́том, как от лошади. У нее, как и у этой, были тоненькие усики над верхней губой. Джеки могла глянуть в глаза и мгновенно определить, что ты заливаешь…
— Я подумала, не работаете ли вы на строительстве в Кобо-Холле?
Эту тетку вокруг пальца не обведешь!
— На самом деле это так, — ответил он, надеясь, что она не пытается заманить его в ловушку.