Развернувшись, он направился на север и шел около часа. Напившись у водопада и отмывшись, он взглянул в свое отражение. Ничего не меняется… Ничего. Через час он будет дома. Нужно будет успеть возвратиться до темноты.

Последний раз проведя рукой по шее, он вдруг почувствовал, как застучала в висках кровь.

– Медальоны… – прошептал он.

Возвращение было смерти подобно.

Уже взбираясь на огромное дерево, которое вряд ли смогли обхватить, взявшись за руки, двадцать человек, он проговорил в отчаянии, к которому привык:

– Девочка… Вразуми меня, Господи: откуда здесь могла появиться девочка?..

Через полчаса наступила ночь.

Глава тринадцатая

– Эй, Док! Помогите!

Забравшись на мачту надпалубной пристройки, Гоша раскачивал заржавевшим проводом, как маятником Фуко.

– Я брошу вам конец, поймайте его так, чтобы он не улетел за борт!

Отсутствие Макарова на авианосце вынудило обоих заняться делом. Оба понимали, что все, чем бы они ни занялись на судне, будет бесполезной тратой времени, но сидеть просто так и ждать было невыносимо.

Первым делом были осмотрены все помещения надпалубной пристройки.

– Донован, если из всей радиоаппаратуры, что мы встретили, то есть из всего полуразвалившегося хлама какому-нибудь супермастеру-электромеханику удастся собрать хотя бы шагающую собачку, то, даже глядя на то, как она шагает, я не поверю в это. Последняя деталь, на которую я смотрел, была датирована крайним сроком «одна тысяча девятьсот семьдесят седьмой год».

Донован плохо разбирался в электронике, в шагающих собачках он вообще ничего не смыслил, но слова Джорджа воспринимать на веру не хотел. Потому что не далее как вчера собственными глазами видел, как можно запустить торпеду фалом для торможения самолета.

И теперь он с интересом наблюдал, как Гоша забрался на мачту, открутил с нее какой-то трос и пытается его ему всучить.

– Зачем он вам сдался, несчастный?

– Я еще не знаю. Просто ловите.

Донован пожал плечами и просто поймал.

Некоторое время они смотрели на него, соображая, что делать дальше.

– Может быть, сделаем из него качели? Я могу раскачать вас, и вы будете вторым после Колумба, кто будет так рад увидеть Кубу.

– Кубу я уже видел. Теперь я хотел бы увидеть Россию. А вообще, ваш медицинский юмор вгоняет меня в депрессию. Хотя…

Обойдя свернутый бухтой трос вокруг, Гоша заметил:

– А вам не кажется, что, когда Макаров приведет к авианосцу людей, это будет лифтом? Я перекину трос через мачту и закреплю за лебедку. Если лебедку включить, то трос, как по блоку, будет опускаться до земли и подниматься… Хм… Я этим займусь через пару часов.

– Куда это вы собрались?

Бросая тревожный взгляд через разбитые очки, доктор поспешил за Гошей.

– Послушайте, Джордж, давайте будем благоразумны. Макаров строго-настрого запретил нам спускаться на нижнюю палубу. Туда, где самолеты, вход нам заказан… Я, конечно, понимаю, вы пытаетесь тренировать свой мозг занятиями… вот, выдумали подъемник… который, правда, в условиях наличия известной Макарову шахты для водолазов немного утрачивает свою актуальность… Да стойте же вы, черт вас возьми!

Гоша резко развернулся.

– Вода – внизу. А я хочу пить.

– Наверху была целая бутылка.

– Она теплая.

– Вы снова хотите забраться в самолет, – в ярости прорычал Донован.

Гоша взял доктора за плечо.

– Послушайте, тезка…

В трюме пахло машинным маслом и сушеными грибами. Гоша разламывал в руке галету сорок пятого года выпечки, и в немыслимо огромном помещении раздавался звук преломляемой пятислойной фанеры.

– Я хочу посмотреть, как работают радиостанции самолетов.

– В прошлый раз вы уже посмотрели…

– Я просто нажал не на ту кнопку.

– Откуда мне знать, что на этот раз вы нажмете ту? Кстати, вы знаете, на какую надо жать?

Гоша снял с его плеча руку, и тот замолчал.

– Я заберусь в кабину «Двадцать восьмого». Обещаю не трогать ничего, кроме радио.

В конце концов, это его дело, решил Донован. Нет, если он снова надумал сбросить торпеду, последствия взрыва которой до сих пор качают деревья в округе и от методов запуска которой сошел бы с ума даже самый великий камикадзе Сабуро Сакаи, – это дело не его. Но как убедить человека, если у него налицо все признаки амбивалентности. На рассвете он говорит, что на авианосце лучше ни к чему не прикасаться, а ближе к обеду практически продирается сквозь заслоны, чтобы проникнуть в кабину самолета, который едва не погубил авианосец. Впрочем, он обещал забраться под фонарь того, который теперь без торпеды. Опять же, где уверенность в том, что Гоша не снимет его с ручного тормоза и не поедет на другие…

В этом душевном раздрае Донован выбрался на палубу и стал восходить по лестнице на самую высокую из доступных ему площадок надпалубной надстройки. Там, усевшись с бутылкой в руке, он сквозь разбитые очки смотрел на равнину, на широкую полосу обжимавших ее джунглей, и если бы пытался анализировать свое поведение, то непременно обнаружил бы, что чаще всего он смотрит туда, откуда следует ждать Макарова…

Подтащив лестницу к «Двадцать восьмому», Гоша осторожно, чтобы не коснуться чего-либо в той части кабины, где угрожающе торчали в разные стороны рычаги и выключатели, добрался до места радиста. Тот, кто хоть раз имел дело с радиостанцией, узнает ее, даже если выглядеть она будет вопреки здравому смыслу. А геолог, что сейчас пытался отыскать связь с миром в кабине «Эвенджера», прошел с рацией по тайге двадцать лет.

– Вот здесь сидел радист, и точка, – решил он.

Здесь можно все включать и нажимать. Никаких кондиционеров.

Через полчаса он разобрался с порядком включения, но результата не добился. Рация молчала, и было бы удивительно, если бы она вдруг заработала. Засветились бы внутри нее все окислившиеся лампы и изъеденные временем диоды и триоды стали чувствительны – это было бы странно, он понимал.

– Но что-то же здесь должно работать, черт побери!..

Наверное, это был первый случай, когда в кабине этого самолета слышалась русская брань.

Пустая бутылка из-под кока-колы под ногой сухо звякнула и выкатилась из-под приборной установки. Ха, так вот как выглядела упаковка убийцы печени русских детей в то время!

Гоша наклонился, чтобы поднять ее.

Чертовски неудобно. Нужно выбраться из кресла и забраться под него, согнувшись даже не в три, а четыре погибели. Прикосновение с историей вытолкнуло из утомленного и голодного мужчины любопытного мальчишку. Он сунул руку, ухватил бутылку за горлышко и замер на месте.