– Мы что-нибудь подкидывали, товарищи понятые? – обратился к двоим пожилым мужчинам Земцов.
– Нет, – ответили они почти в унисон, а один из них уточнил: – Это оружие было при нас обнаружено в подвале.
– Да какие они понятые?! – взвился Сом. – Это же мусора! Соседи по даче!
– Не мусора, а пенсионеры МВД, – поправил Земцов. – Вообще-то тебя никто не заставлял дачу покупать в элитном месте, в вотчине бывшего обкома партии. Соседей можно было выбрать и попроще – заводских, например, за тридцать километров отсюда.
– Да срал я на вашу партию! – продолжал «пениться» Сом, который даже под действием героина понимал весь ужас сложившейся ситуации. – Не знаю никаких автоматов!
– А валюта? – спросил Земцов. – Откуда у вас эти восемьсот тысяч долларов?
– Мои!!! Всю жизнь копил! Грабеж «молотите», гражданин начальник! Честные люди вам не нравятся, которые своим трудом и здоровьем деньги зарабатывают!
– Это ты-то – труженик? – рассмеялся Земцов. – И где же ты трудился все это время?
– Все! Хер в дышло! Без адвоката ко мне не суйся! – Сома колотила мелкая дрожь, с губы стекала неконтролируемая струйка слюны. Бандит был еще недостаточно законченным наркоманом, чтобы «висеть» – тупо смотреть перед собой из-под полуопущенных век, находясь в состоянии овоща, но вполне достаточным для того, чтобы героин активизировал его бешенство.
Сидя в камере РУБОПа, перед отправкой в ИВС, а впоследствии – в СИЗО, Сом прекрасно отдавал себе отчет в том, что с ним может произойти через день-другой, когда на воле воры вынесут ему свой приговор. Общак доверяют самому ответственному, самому морально устойчивому человеку. Когда этот человек принимает на свое хранение общак – казну воровского сообщества, то на него ложится непомерный груз ответственности, который будет давить его своей тяжестью до конца дней. «Отдать» общак ментам – это все равно что сунуть голову под летящий нож гильотины. Сунуть – успеешь, а вытащить – уже нет. Ни при каких обстоятельствах. После того, как его доставили в СИЗО, ему был устроен соответствующий прием, который предназначен лишь авторитетным преступникам. В камере сразу появились наркотики, дефицитные продукты, элитные сигареты. Все это было доставлено из общака тюрьмы. Тюремный общак предназначался для подогрева авторитетов, находящихся в неволе здесь, в СИЗО, а также следующих этапом через данный централ. Здесь хранилось все, что может желать человек, находящийся в заключении, и даже более того. Передачи осуществлялись через работников СИЗО. За небольшую взятку можно в любую камеру передать все самое необходимое. Тюремная администрация лишь делает вид, что предпринимает усилия для поиска и ликвидации общака. Делает вид, потому что не имеет права смиряться с тем, чтобы законы в тюрьме диктовали заключенные. «Хозяин» тюрьмы, ее начальник, всегда изобличит смотрящего за общаком. Но он никогда не пойдет на то, чтобы опустошить камеру, где хранятся мешки с драгоценными для арестованных сигаретами, чаем, шоколадом, печеньем, деньгами и прочим. Если это произойдет, то бунт в тюрьме, вплоть до восстания и захвата заложников, – обеспечен. А зачем это нужно начальнику тюрьмы? Начальник тюрьмы, большую часть сознательной жизни проведя вместе с заключенными в местах лишения свободы, вынужден принимать их законы, диктуя свои. Именно на согласии сторон, а не на диктате и беспределе строятся спокойные отношения заключенных и охраны. Малейшая промашка может означать крах карьеры, пенсии и уважения. Пенсию тюремщику испокон веков ковали заключенные. И никогда ни один из них ни на минуту не забудет, что они здесь – на срок, а он – на всю жизнь...
В СИЗО Сом отказался от наркотиков. Все-таки было в нем что-то, что могло вызвать уважение. Трое суток он потел, «ломался», стонал и кряхтел. Мучила жестокая бессонница, уходили силы. К тому же каждые два часа его дергали из камеры – сначала в РУБОП, потом – в ИВС. В его состоянии Сому было трудно жить даже в согласии с самим собой, а вместо покоя и возможности «переболеть» его долбили вопросами об общаке, оружии и наркотиках. Долбили, долбили, долбили... Сначала опера РУБОПа, потом – опера из межрегионального оперативно-розыскного отдела, потом – снова РУБОПа... Это все превращалось в пытку, которую заслужил в полном объеме бандит по кличке Сом – смотрящий за воровским общаком Пастора.
Еще сидя в камере РУБОПа, до прихода «ломки», он услышал сквозь тонкую металлическую дверь, как тихо разговаривал майор, который присутствовал при «штурме» дачи, с одним из оперативников. Сом старательно «вдавливал» в свой воспаленный мозг каждое их слово, чтобы в точности помнить разговор тогда, когда нормализуется его состояние. В ходе «ломки» у Сома часто наблюдались провалы в памяти.
– ...никакой ему информации относительно «наколки». Понял? Все должно выглядеть естественно – «менты пронюхали через свою агентуру об оружии и общаке». Операция подготавливалась три месяца. Понял? Пусть для начала «колется» на «стволы», деваться ему все равно некуда. Доказательная база у нас в порядке. А потом и до общака дойдем.
– Может, чтобы от этого человека «косяк» отвести, кого другого подставить? Скажем, кто-нибудь у него сегодня был да уехал?
Сом понял, что Соха здесь «не при делах».
– А ты располагаешь такой информацией?
– Может, «на шару» прокатит?
– Не нужно – «на шару», понял? Здесь лохов нет. Это тебе не шапочный грабитель. Разговаривай осторожно, не провоцируй...
Сом вспомнил голос второго оперативника, когда его привели в кабинет.
– Присаживайтесь, – разрешил хозяин кабинета, и Сом сразу узнал голос того, кто любил «прокатывать» задержанных «на шару». – Так откуда же появились на вашей даче автоматы Калашникова, гражданин Сомов?
«Из Чечни, откуда...» – подумал Сом, но вслух сказал:
– Делов не знаю. Где адвокат?
Адвокат явно «задерживался». Его появление не входило в планы оперативников. Безусловно, они предоставят защиту Сому, но только не в ближайшие часы. Сом решил этим воспользоваться, чтобы к приезду «своего» адвоката он был побит и его вынуждены были бы отправить на экспертизу. На суде можно будет сказать, что признания выбиты силой, что его избили еще на даче и процесса осмотра он не помнит, так как находился без сознания в болевом шоке.
Оскорбления опера не возымели должного эффекта. Тот сидел, спокойно слушая и про свою мать, и про свои погоны, «раскручивая» Сома на разговор. Можно было, конечно, встать и легонько щелкнуть опера по лбу ладошкой, благо они находились без свидетелей, но тогда Сому была бы обеспечена не поездка на СМЭ, а группа инвалидности, и, судя по всему, не третья. Тогда он плюнул на пол.
– Сомов, вы напоминаете не преступного авторитета, а верблюда, – таковой была реакция опера. – Складывается впечатление, что вы привыкли жить у параши, а не в чистоте, как и положено авторитету.
Это был удар ниже пояса. Опер попался не из чахлых. Это мелкий воровайка или хулиган будет до последнего упираться и креститься, что он не имеет к преступному миру никакого отношения, а авторитетный преступник ни за что не станет этого отрицать. Он так и скажет: «Я – ВОР, мать вашу!» А удар заключался в том, что авторитет на самом деле никогда не станет под себя гадить или находиться в антисанитарных условиях. Даже на зоне авторитета можно отличить от остальных по безупречному внешнему виду. Получилось так, что мент при «понятиях», а он, Сом, лоханулся. Тогда Сом, выигрывая время, «врубил дуру» и сделал вид, что «повис». Это состояние, когда человек находится в состоянии наркотического опьянения, в его наивысшей точке. В этот момент с ним бесполезно разговаривать, так как он не может войти в реальный мир. Он словно в психологической коме.