Девки с Лозанной превратились в мираж сразу же, как Тимур увидел Земцова в сопровождении двух десятков молодых людей в масках. Молодые люди, не объясняя причин, сразу стали вычленять из толпы, пользуясь одной им известной логикой, конкретных людей. Крики радости переросли в возмущенные и испуганные вопли. Задержание проводилось быстро и очень жестко. Коротко стриженные владельцы «Мерседесов» и «Ауди», словно подкошенные, падали после мощных ударов собровцев. Из сорока присутствующих пятнадцать уже лежали на земле. Те, кого еще не коснулся меч правосудия в виде запыленных высоких ботинок СОБРа, спешили быстро занять свои места в машинах. Кто-то по глупости пытался вырваться из цепких рук милиционеров и даже принял положение, которое можно было расценить как боевую стойку. В подобных ситуациях бойцы РУБОПа никогда не занимаются единоборствами. У них несколько иная задача. Нет времени выяснять, кто сильней и ловчей. Короткая автоматная очередь, удар в пах – и вот уже приверженец школы киокушинкай воет на асфальте от нестерпимой боли и беспомощности.
Когда Земцов подошел к Лякину, на нем сидел Макс и застегивал наручники.
– Сука! – орал Тимур. – Меня выпустили! Судья меня под подписку отпустил!
– Он ошибся. – Земцов стоял и, уклоняясь от ветра, прикуривал сигарету.
– Александр Владимирович, это беспредел! Ты беспредельничаешь, как участковый!!!
– То – «сука», то – по батюшке. Научись по-человечьи разговаривать, Лякин. Ты задержан по подозрению в совершении преступления. Можешь хранить молчание. Можешь не хранить. Но каждое поганое слово, произнесенное сейчас, будет повернуто против тебя. И не в суде, а в моей машине. Жопу разорву, как рисунок на английском флаге.
У Тимура появилась на губах пена. Он был на свободе ровно тридцать секунд. Что ему сейчас будет вменять самый мерзкий из оперов?
– Какого преступления?! – не унимался Тимур.
– Я еще не вспомнил, – издевался Земцов. – Приедем в управление, я ежедневник полистаю. – Он кивнул в сторону грузившихся в милицейский автобус полутора десятка ребят с толстыми цепями на шеях. – Вон, у людей поспрошаю. Не может быть, чтобы никто из них за тебя хоть одной истории не знал. К нам в машину его, – добавил он, обращаясь к Максу.
Так же безболезненно прошло задержание Поборникова. Есть люди, которые настолько уверовали в собственную безнаказанность и всезащищенность, что когда вокруг них начинает вертеться смерч, им кажется – это сон. Так же думал и Поборников, когда в зале родного областного суда на него надевал наручники Земцов. Поборников водил взглядом от милиционера к председателю, присутствовавшему при этом. А председатель лишь пожимал плечами и показывал взглядом на лежащее на столе постановление о заключении под стражу. На нем очень четко различалась смачная подпись Генерального прокурора.
Сейф Земцова пополнился еще двумястами тысячами долларов из общака Пастора.
Антон, развалившись на диване, смотрел местные новости. Звук по обыкновению он сделал настолько минимальным, что, лежа в двух метрах от приемника, напрягал слух. На экране показывали здание областного суда, и какой-то не очень грамотный журналист-репортер болтал о том, что «милиция начала тотальную проверку судов». Антон усмехнулся. Вот так люди и начинают верить в глупости. Порой бывает достаточно одного репортажа, чтобы сформировать мнение как о милиции, так и о судьях. Достаточно было лишь сказать, что в судейском корпусе области обнаружен и разоблачен обыкновенный преступник. Оборотень в мантии. И люди бы поняли – нет бесправия в суде. Есть закон, одинаково карающий и защищающий всех без исключения...
Труднее всего далось общение с бывшей женой. Вполне очевидно, что к «трупу» не имеющего родственников Струге придется везти именно ее. Эту миссию взял на себя Саша Пермяков.
После развода с судьей Алла Струге сошлась с торговцем шубами и превратилась в настоящую стерву. Если раньше она деньги и ставила во главу угла, то делала это не так претенциозно и вызывающе. Теперь, обвешанная золотом, как новогодняя елка – игрушками, она смотрела на судью, как на отребье, всем своим видом показывая – кто теперь она, и кто – Струге. А она как была, так и осталась дешевой женщиной, старающейся брать от жизни то, что ей не принадлежит по праву. Она долго артачилась, отказываясь играть в спектакле двух режиссеров. Даже глумилась...
– Струге, ты похож на неудачника, – говорила она. – Сейчас я пойду с твоими приятелями в морг и документально подтвержу твою недееспособность.
На том и порешили. Однако предприимчивый торговец шубами коммерческим нюхом моментально уловил, что где-то неподалеку пахнет деньгами. В этом он сумел убедить и свою новую жену. Поэтому, когда к ней домой приехал Пермяков, она ему заявила:
– Десять штук «зеленых», или я иду в ФСБ! И пусть отдаст мне свою однокомнатную. Зачем она ему? Он же умер!
И она хохотнула.
ФСБ, так ФСБ... Пермяков связался с Пащенко.
Через два часа в квартиру бывшей жены Струге позвонил шубных дел мастер и, плача, просил сделать все так, «как велят прокуроры». Оказывается, его задержали опера из отдела таможенных правонарушений оперативной таможни. И изъяли все шубы. Он, оказывается, вывозил их из Греции, как хлопчатобумажные носки. Не повезло мужику...
Еще через час «вдова», уже в трауре, была в кабинете Пермякова. Во имя спасения норковых шуб она свою роль отыграла так, что медики унесли ее в палату. Нанюхавшись аммиака и позволив уколоть себя глюкозой, дождавшись звонка от суженого и убедившись в том, что шубы амнистированы, она помчалась домой.
Больше проблем с ней не было. Да и не могло быть...
Но что бы ни происходило все эти дни, Антон постоянно думал о Саше. Он помнил их прощальную ночь, помнил, как просил ждать. Сколько сможешь...
Струге сознательно не просил Вадима узнать о ней. Он не впутывал женщину в эту историю с самого начала, не хотел рисковать и сейчас. Она – самое слабое звено в этой цепи. И если это звено разогнется, тогда все, что происходило все эти недели, зря. Своей любовью Саша может навредить не только ему, Антону, но и себе. А тогда и вся остальная жизнь становится бессмысленной, превращаясь в банальное существование. Не этого хотел Антон, не такого исхода. Поэтому все, что сейчас оставалось, – это думать о ней и верить в то, что она еще может ждать. Хотя по своей сути это ожидание было несуразицей. Как можно ждать того, кого больше нет и уже никогда не будет?
Жестокость – дитя холодного разума. И без нее нет победы.
Пащенко вернулся домой уже под вечер.
Расстегнув душивший его галстук, он бросил его на кресло. Следом полетел и пиджак. Антон разглядел на спине прокурора сплошное темное пятно – рубашка насквозь пропиталась потом. Струге знал, что Вадим часто отпускал водителя домой, а сам добирался общественным транспортом. У парня постоянно болела жена – белокровие, и ее состояние становилось все хуже. Пащенко давно предлагали взять на работу нового водителя, но он, даже став начальником, никогда и никого не разменивал.