Валиев успел нырнуть в дверь черного хода.
Девяткин лежал на мокром полу. Опустив свой пистолет в карман, он достал «ТТ». Готовый к стрельбе, выставил вперед руку.
Тишина. И ни черта не видно из-за пыли. Вода мешалась с кровью убитого инвалида, приобретала багровый цвет. В какую-то секунду Девяткин даже подумал, что он ранен.
Пыль медленно оседала, Девяткин понял, что коридор пуст. Он медленно поднялся, прошел вперед десяток метров. Обойдя скрюченное тело Нумердышева, крадущимися шагами дошел до двери на черную лестницу, за которой скрылся Валиев, толкнул её ногой. Заперто.
Девяткин прошел мимо стола дежурной сестры, заглянул в четырнадцатую палату. На кровати лежал человек, очевидно, мертвый. Шины на обеих ногах, руки привязаны к перекладине кровати, а само тело замотано кровавыми бинтами так, что даже лица не видно.
Девяткин перевел дух. Это не Тимонин.
Валиев выскочил за дверь черного хода, чудом не угодив под пули Девяткина. Последняя пуля просвистела в каком-нибудь сантиметре от затылка, но даже не поцарапала.
Он остановился, прикрывая отход, запер за собой дверь: широкая металлическая задвижка, не скрипнув, вошла в паз. Валиев споткнулся о широко расставленные ноги мертвой женщины. Выронил ружье, схватился за перила, чтобы не упасть. Он совсем забыл о трупе медсестры, брошенном здесь, на лестничной клетке.
– Фу, чертова сука, – прошептал Валиев. – Напугала.
Он поднял с пола ружье и стал спускаться вниз по замусоренной лестнице. На площадке первого этажа остановился перед запертой обитой листовым железом дверью. Два врезных замка, нижний и верхний. Круглая пуля разобьет любой запор, самый крепкий, но в ружье только один патрон. Вот чертова арифметика.
Патроны остались в сумке. А сумку забрал Нумердышев, словно, на тот свет с собой забрал. Валиев бросил на пол бесполезное ружье и ринулся по лестнице вниз, в подвал. Сообразил: где есть один выход, должен быть и второй.
Валиев шагал по подвалу, освещенному слабыми пыльными лампочками, увитому разводками водопроводных труб, заросшему плесенью. Здесь трудно дышалось, жаркий воздух, не остывающий и ночью, наполнялся подвальными испарениями, сыростью, влажной гнилью. Он не замечал черные лужи, грязь, воду, капающую с потолка. Валиев неотрывно смотрел вперед, но не видел спасительной двери.
В конце подвала просматривалась только ровная кладка кирпичной стены. Валиев забеспокоился не на шутку. Кажется, это тупик и нужно поворачивать обратно. Дошагав до конца коридора, Валиев понял, что ошибся. Подвал поворачивал в сторону и там, за этим поворотом, имел продолжение. Завернув за угол, Валиев чуть не побежал вперед, но остановился.
Справа от себя он обнаружил освещенную комнатенку. Окон комнатка не имела. На несвежем тюфяке похрапывал лохматый мужик в голубой майке и брезентовых штанах. На полу бутылки, ящик со слесарным инструментом, на стене фото голых девок и похабная надпись. Даже через подвальные запахи пробивается густой сивушный дух, от которого блевать хочется. И как только люди пьют эту гадость? Мужик в майке, не просыпаясь, почесал зад и позвал по имени женщину.
Валиев заспешил дальше, но снова тормознул.
А кто это валяется впереди? Дохлая собака? Или человек? Валиев сделал ещё несколько осторожных шагов вперед и снова замер. На цементном полу стояли один на другом два пластиковых ящика из-под бутылок, перед ними спиной вверх лежал военный. В шаге от его головы фуражка с красным околышком.
Что ещё за военный? Как он попал сюда, в поганый подвал, ночью? Китель распахнулся так, что Валиев мог увидеть погоны. Ничего себе, полковник, не какой-нибудь прапорщик.
Дышит… Ясно, пьян, в дрезину.
Вот до чего опустился. Накачался какой-то сивухой в компании водопроводчика и валяется, как свинья, на загаженном полу. Того и гляди, обмочится и обделается. Полковник… Свинья, хуже свиньи. Валиев, занятый совсем другими мыслями, аж плюнул от негодования.
В полутьме он разглядел на погонах знаки различия – пожарник. Лица человека он не видел, только коротко стриженый затылок. На трубах стоял портфель, видимо, хранивший в себе какие-то документы. А, возможно, ещё одну бутылку сивухи. Но заглядывать в портфель не было ни желания, ни времени. Прямо над портфелем, на верхнем крае потолка, оконце без стекол и решеток. Видимо, оставили для вентиляции.
Валиев вздохнул с облегчением: вот он, свет в конце тоннеля.
Если бы не этот пьяница пожарник, валявшийся в коридоре, Валиев наверняка не заметил окна под потолком. И тогда… Свое будущее представить не трудно. Сколько теперь мотают за двойное убийство? А за тройное? За особо жестокое? А сколько напаяют, скажем, за пятнадцать загубленных душ? Впрочем, тех эпизодов не докажут. Вряд ли докажут, – поправил себя Валиев. Он, хоть и человек, но умеет молчать. И все же…
Вот и проклинай после всего этого пьяниц.
Башмаком Валиев наступил на спину пожарника, со спины шагнул на верхний пластиковый ящик, осторожно установил ногу на скользкой трубе. Теперь, встав на цыпочки, он смог дотянуться до окна. Уцепившись за кирпичи, подтянул вверх тело. Через несколько секунд в полной темноте Валиев стоял перед чудно пахнувшей клумбой цветов и стряхивал с одежды песок и паутину. С другой стороны больничного корпуса слышались громкие голоса, ругань, истошные женские крики.
Валиев не рискнул возвращаться к оставленной «Ниве», решив, что береженого Бог бережет. Жадность его не погубит, потому что Валиев давно уже не фраер. Вместе с гонораром он легко получит с Казакевича компенсацию за потерянную во время операции машину. Это мелочи.
Еще через пару минут он, пробежав хозяйственный двор, перемахнул больничный забор и исчез в темноте жаркой ночи.
…Тимонин очнулся в тот момент, когда на его спину опустилась тяжелая нога Валиева. Когда бригадир покинул территорию больницы, Тимонин уже встал с цементного пола.
– Эх ты, солдат, – сам себя упрекнул Тимонин. – Не солдат, а…
Он надел фуражку и, борясь с головокружением, повторил попытку забраться на ящики и трубы, а с них протиснуться на улицу через окно. На этот раз получилось. Он выбрался из окна, оставаясь лежать на земле, опустил руку в окошко и выудил портфель. Приведя в порядок форменные брюки и китель, вышел из больницы через главные ворота, почему-то открытые ночью. Тимонин долго петлял по незнакомым пустым улочкам, пока, наконец, не набрел на широкую освещенную дорогу. Здесь он поймал машину и сказал водителю, что ему нужно добраться до Москвы и явиться для доклада в Генеральный штаб. Водитель засмеялся и отвез бравого пожарника на автобусную станцию.
На автобус, следующий из Углича до Москвы, ещё оставался один не проданный билет. Автобус останавливался в Калязине всего на пять минут и отправлялся в четыре с четвертью утра. Тимонин купил билет и провел ночь на жесткой лавке среди пестрой публики: цыган, колхозников, транзитных пассажиров и мелких воришек. Никто из них, впрочем, не положил глаз на портфель. Рассудили: ну, что возьмешь с пожарника? Разве что килограмм инструкций и предписаний по пожаротушению.