– Значит, этот грязный ублюдок и есть Тарасов?
Локтев кивнул. Инспектор недоверчиво покачал головой.
– Кто его подстрелил?
– Я подстрелил, – шагнул вперед Журавлев. – Я частный сыщик. На оружие есть лицензия. Показать?
– В другой раз, – поморщился Руденко.
Он открыл чемодан, поднял крышку и снова опустил её. Руденко встал на ноги, подошел к Локтеву и протянул ему руку. Рукопожатие инспектора оказалось крепким.
– Молодец, – сказал Руденко. – Я верил в тебя и не ошибся.
Он шагнул к Локтеву, обнял того за плечи, на секунду прижал к себе и отпустил.
– Молодец, – повторил Руденко. – Но ты только нос не очень задирай. И не преувеличивай свои заслуги. Мы бы эту тварь и без тебя не упустили. Он двоих наших… Насмерть… А одного только что в больницу отправили. А теперь дуйте отсюда со скоростью звука. Сейчас здесь будет начальство из Москвы и плюс все областное. Надо складный рапорт придумывать.
– Скажите мне самое главное. Скажите, что я больше не милицейский… Ну, скажите, что я свободен.
– Ты свободен, чувак. Теперь уезжай.
– У меня колесо лопнуло, – сказал Локтев. – И ветровое стекло пулей пробито. Милиция остановит.
– Черт… Так меняй это долбаное колесо. Ставь запасное.
Руденко полез в микроавтобус, сел на сидение для пассажиров. Подложив под колено папку, написал короткую записку и передал её Локтеву.
– На случай, если остановят. Покажешь.
* * *
По дороге в Москву Локтев, чтобы не искушать судьбу, завернул в областной автосервис. Там в течение часа сноровистый мастер, не задав ни единого вопроса, поменял лобовое стекло и уплотнитель, как оказалось, тоже поврежденный пулей.
Журавлев всю дорогу сосредоточенно молчал. В эти минуты и часы ему было о чем подумать. Ведь если на деньги, что оттягивали карманы внутренние карманы пиджака, купить внучке много молока, то наверняка останется небольшая сдача. Тысяч этак сто долларов. Никак не меньше. Когда проехали кольцевую дорогу, сыщик после долгих размышлений уже пришел к каким-то практическим выводам о том, как изменить жизнь в лучшую сторону.
– Последние семь лет я жил на улице Радищева, – сказал он. – Впрочем, что это за жизнь? Жизнью это не назовешь.
– Так вас на улицу Радищева отвезти? – не понял иносказаний Локтев.
– Я не о том, – сказал Журавлев. – Тесновато у нас в квартире стало. Зять живет, вот внучка появилась. Я только что решил купить приличную квартиру. Большую квартиру. И чтобы она была подальше от улицы Радищева.
– Не забудьте пригласить на новоселье. Сейчас куда?
– Давай к Мухину. Надо отметить такое дело. С меня причитается. Заверни в самый дорогой, в самый хороший магазин, какой знаешь.
Локтев остановился возле престижного супермаркета. Вместе они вошли в торговый зал и долго бродили между стеллажей с продуктами. Большие сумки, груженные деликатесами и отборной выпивкой, отнесли к машине за два приема.
Праздничный стол в квартире Мухина накрыли за полчаса. Когда сервировка была закончена, Локтев оглядел место будущего пиршества и застыл в благоговейном экстазе. Хозяина квартиры посадили во главу стола, словно именно Мухин был виновником грандиозного застолья.
– Я буду тамадой, – кричал старик. – Я не был тамадой уже тридцать лет.
Близоруко щурясь, он разливал коньяк двадцатилетней выдержки мимо рюмок, прямо на скатерть. Локтеву пришлось исполнить обязанности виночерпия. Отспорив у Мухина право первого тоста, он встал из-за стола и, слегка волнуясь, произнес первый тост, высокопарный и напыщенный.
Локтев сказал, что поднимает свой кубок за свободу. Поскольку свобода человека есть его счастье. А счастье… В этом месте Локтев слегка запутался. Он никак не мог придумать словесное выражение понятию «счастье», поэтому просто чокнулся с Журавлевым и Мухиным и выпил стоя.
Сыщик раскрыл раковину маринованной устрицы, заявил, что именно устрицы самая полезная и вкусная вещь на свете. Разумеется, после черной икры. После пятого тоста, мужская вечеринка сделалась несколько сумбурной и настолько голосистой, что соседи застучали в стену. После шестой рюмки, Мухин раздухарился настолько, что пробовал плясать русскую под симфоническую музыку и почему-то во все горло кричал «горько».
А после седьмой рюмки старик вынес из соседней комнаты шахматную доску, разложил её на подоконнике. Он расставил фигуры на доске, перепутав их место положения, и навязчиво предлагал сыграть с ним партию в шахматы на деньги. Он грозил пальцем Журавлеву, все повторял, что тому сегодня не мешает крупно проиграться.
Хмель ударил и в голову Локтеву. Он поставил на диван три толстых телефонных справочника, выхватил пистолет и пальнул в них. Пуля пробила все три книги в жестких переплетах и застряла в подушке дивана. Удовлетворенный убойной силой пистолета, Локтев приземлился к столу, набрался терпения и выслушал до конца длинный тост Мухина. Кажется, старик что-то говорил о молодежи…
После девятой рюмки Мухин, больше не порывался плясать и даже не претендовал на роль тамады. Выпив, он закрыл глаза и задремал на своем стуле во главе стола.
Журавлев заявил, что жена волнуется, а он ещё не купил внучке молока. Локтев проводил Журавлева до набережной. Стоя у раскрытой дверцы такси, он обнял захмелевшего сыщика и даже ткнулся в его щеку губами.
Вернувшись обратно в квартиру, Локтев застал Мухина лежавшим на диване в обнимку с шахматной доской. Он на руках донес старика до спальни и уложил в кровать. И ещё целый час Локтев слонялся без дела, вдыхая пьянящий запах свободы. Как выяснилось, свобода пахла вкусно. Свежей ветчиной, тортом, красной рыбой и ещё Бог знает чем. Наслаждаясь обретенной независимостью, Локтев позволил себе рюмку ликера, в обнимку с собственной тенью станцевал фокстрот.
В двенадцать ночи его осенила новая идея. Он разложил на кухонном столе чистую бумагу и засел за наброски новой пьесы. В два часа ночи понял, что писанина никуда не годится, это строчки – просто пьяная галиматья. Разорвав исписанные листки, Локтев завалился спать.
Он проснулся, когда подошло время обеда. Весь день провел в праздности, шатаясь по квартире и часто залезая в забитый продуктами холодильник. В восемь вечера позвонил Руденко и сказал, что завтра в семь вечера нужно встретиться на том же месте, в шашлычной.
Локтев похолодел сердцем. Он вдруг понял, что свободная жизнь куда-то уходит. Она заканчивается, так и не успев начаться.
Эпилог
По вечерам шашлычная «Вид на Эльбрус» светилась всеми огнями, здесь стали заводить музыку. Это были немодные теперь джазовые мелодии шестидесятых годов. Но уют новых занавесок, огни и музыка почему-то не привлекали посетителей.
В зале было пусто и прохладно. Локтев уже четверть часа сидел напротив Руденко и слушал его затянувшийся монолог об успехах по службе. Раскрасневшаяся физиономия инспектора блестела от счастья, как натертая бархоткой пряжка солдатского ремня.