* * *
– Это еще что за дичь? – нахмурился Вано и, поднеся к глазам бинокль, посмотрел на чернеющую под гондолой-автомобилем степь, в одном месте ярко освещенную кольцом мощных прожекторов от выстроившейся бронетехники.
– Стоянка? Караванщики?
– Не похоже. По карте здесь должна быть община Диннычей. Значит, это она и есть.
– Выходит, нападение? – сидящий рядом напарник так же вглядывался в ночь.
– Да это ж Микула с хлопцами! – вдруг воскликнул Вано, разглядев символ казачьего атамана, косо намалеванный на боку одного из автомобилей. – За данью, видать, пришел.
– Снова гуляет, черт. Эх, не завидую я тем, кто внутри. Значит, приземляться не будем, – пилот покосился на сложенный в заднем отсеке хабар. – Сами под распил попадем.
– Похоже, что так, – не отрывая от бинокля проговорил Вано, в окуляры наблюдая, как на площадку перед бункером выводят группу женщин и детей, которых словно скотину согнали в кучу под дулами автоматов, рядом с лежащими лицом вниз мужчинами. Налетевший ветер донес до челноков эхо выстрела, за которым последовала непрекращающаяся оглушительная канонада.
– Да что ж он творит-то гад! А ну-ка давай, выворачивай!
– Тебя что, бес попутал? Куда нам-то лезть? С грузом-то! Микула узнает, не простит. Головы поснимает. Всех не сдюжим.
– Не трынди, а давай выворачивай и светильники погаси. Грабить – грабь, но детей с женщинами…
Вано перебрался в лишенную капота переднюю часть «Таврии» и принялся сноровисто расчехлять шестиствольный авиационный пулемет, запитанный к двигателю гондолы.
* * *
– Детей! Детей-то пошто! Пощади, ирод!
– Заткнись, старая дура! – хлесткий удар приклада выбил из щербатого рта старухи последние остатки зубов. Захлебнувшись брызнувшей кровью, женщина повалилась в степную пыль бесформенным кулем тряпья.
Мужчин ткнули лицом в песок, велев заложить руки за головы. Кто-то тихонько подвывал, жалобно скулили дети. Басовито рыдала дородная молодуха, которую, пьяно смеясь, жадно тискал за груди рослый казак.
– Раз не платите – смерть!
– Ишь, какая ладненькая! – из бункера вывалился еще один казак, волокущий за волосы сопротивляющуюся молодую женщину. – В медотсеке пряталась. Что, думала не найду? Моя теперь будешь. Ух я тебя…
– Да пошел ты! – извернувшись пленница смачно плюнула конвоиру в лицо.
– Сука! – взревел казак и, рванув из ножен тесак, с размаху мазанул лезвием по тоненькой девичьей шее. В лицо брызнуло красным.
– Мама! – зажатый в кольце старух и прочих детей мальчишка рванулся, но чья-то рука удержала его.
– Куда ж ты, глупый. Не рыпайся, не поделать тут уже ничего.
– Мама! Мамочка! – истошно надрывался ребенок. – Сволочи!
Убийство словно послужило сигналом. Густая, бурая кровь, толчками выплескиваясь из горла женщины и лениво мешаясь с песком, пробудила страшный, чудовищный первобытный инстинкт. Казаки Микулы, словно псы при виде крови, вскинули свое оружие, без разбора, не целясь, расстреливая всех и вся. Ночной воздух наполнился криками, запахом пороха, смертью…
И вдруг пришел новый звук: тонкое жужжание на уровне свиста. В следующий миг первый ряд расстрельной команды превратился в корчащийся фарш, сложившийся, словно толкающие друг друга кости домино, под которым высокими, под три метра фонтанами вздымалась земля. Плавно приближающийся аэростат с челноками открыл по казачьей банде шквальный огонь, угощая налетчиков из авиационного пулемета. Вано работал, не целясь, понимая, что в кровавой бойне, которая только что произошла, в живых никого не осталось. Все смешалось – люди, налетчики, пленные.
– Жрите, суки! – заорал Вано, и под шквалом пуль, неуклюже взбрыкнув задом, с грохотом взорвалась одна из громоздких машин, находящихся в оцеплении. «Хаос, боль, разрушение… Вот что мы оставили себе. Вот что сделали с миром. Плевать!» – Вано с такой силой давил на гашетку, что побелел палец.
– Папа! Папа! – отчаянно звал ребенок, придавленный грузным телом расстрелянной старухи, из которой на его лицо сочилась теплая кровь. – Мама!
Ребенок тщетно вопрошал окружающий хаос, пропитанный смертью и выстрелами, размазывая по личику густую, липкую кровь… Обрывки… Паника… Страх… Истекающее кровью тело женщины, которая всего несколько мгновений назад была его матерью. Тело отца, невидимое за горой трупов расстрелянных мужчин… Мальчишка не выдержал, закричал, протягивая ручки неизвестно кому. Неизвестно куда. Хоть кому-то… Он зажмурился, чтобы не видеть. Не слышать. НЕ быть. И, уже теряя сознание, почувствовал, как кто-то берет его на руки…
Припекало – это еще мягко сказано. Как только выбрались из балаклавской долины на разрушенное шоссе, идущее в сторону Севастополя, Пошта с удовольствием снял противогаз и защитный костюм и объявил привал. Не то, чтобы здесь не фонило – еще как фонило, особенно от виноградников Золотой Балки, – но листоноша давно уже мог обходиться без защиты, а перед Зубочисткой скрывать свою природу он не собирался.
– Ух, морлока тебе в зад! – Зубочистка откинулся на спину. – Это сколько же нам еще топать?
– Да недолго. Сперва по Эн-Девятнадцать до Ялтинского кольца, там – по Президентской дороге аккурат до Инкермана. В Севастополь нам не нужно, не осталось там никого. А от Инкермана – по шпалам, по шпалам, и скоро мы в Бахче-Сарае.
– По железной дороге, что ли?
– Ну да, копать-колотить! Что, напрямик, что ли, идти?
– Напрямик не надо… Ох, добрести бы! Это же топать и топать.
– Не ной, – одернул его листоноша, – сам согласился.
Зубочистка промолчал. Тощий и длинный, он, конечно, должен был выдержать такой переход. Сменных фильтров для противогаза у него хватит, очищенной воды тоже, а что жарко – ну, потерпит, червяк подземный. Один кого-то поймал в жухлой траве и с наслаждением этим «кем-то» хрустел.
А неплохо было бы подкрепиться!
Пошта огляделся. Холмы, горы, виноградник. Виноградники – особая тема, конечно. Говорят, до Катаклизма на них держалась экономика… ну, отчасти на них. И уж точно были они гордостью тогда еще полуострова Крым, его достоянием. Вино получалось отменное – что в Инкермане, что здесь, на Золотой Балке. А потом все изменилось. И некогда мирное растение стало совсем не мирным.
В общем, плети лозы теперь покрывала крайне липкая слизь. Стоило вляпаться – все, пиши пропало, не вырвешься. И это еще бы полбеды, но в винограднике жили огромные улитки и симбионты. Поште говорили, что уховертки тоже раньше были безобидными – маленькие такие жучки. Фиг там! Прилипшего человека эти твари размером с ладонь и с раздвоенным жалом на заднице за несколько часов обгладывали до костей.
Охоты в винограднике не было никакой, а по разрушенному шоссе животные не бегали.