А за храмом – длинное серое угробище. Унылая квадратура окон, унылыми рядами вырезанных в унылой квадратуре бетона. Близкая родня тому зданию, где ныне помещается ЦАЯ. Динозавр с холодной серой кровью в сосудах. Московский педагогический государственный университет.
Из окон верхнего этажа чадит мелкий пожарчик.
Точно на середине между нами и зданием МПГУ – аномалия, которую невозможно проморгать. Она тут во всей красе. Любуйтесь! Зона дает бесплатное представление.
На высоте полуметра от земли вовсю пылает «живой факел». На детекторе, кстати, его нет. Ни малейших признаков. А это, между прочим, столб пламени высотой в две человеческих фигуры. Если к нему не соваться, то есть, вот если прямо в огонь руку не сунуть, он безопасен. Если сунуть – обгоришь, конечно. Из верхней части «живого факела» вылетают «веселые пузыри» – по штуке раз в десять – пятнадцать секунд. Наша везуха, что ветер гонит «шарики» в сторону от нас.
– Степан, – говорю, – у вас бинокль. Посмотрите под аномалию. Уточняю: на землю под основанием огненного столба. Видите там что-нибудь интересное?
Специально для такого дела останавливаю группу. Он молча вглядывается с полминуты, потом говорит:
– Есть какая-то ерунда… куча веревок или, может быть, старых сухих корней. Не понимаю, что такое, но что-то там точно есть.
– Артефакт «Паук». Не очень дорогой, но и не мелочовка.
Тощий инстинктивно делает несколько шагов в сторону живых денег.
– Вернуться в цепь!
– Да это же бабки! Столько бабок! Это ж реальный навар, Тим! А?
Что вам сказать, ребята? Знаю я таких людей. Им не дашь урвать, так они спину тебе изрешетят от злости. А мне с ним еще топать и топать… Ладно, хрен с тобой, потеряем на тебя минут пять – десять, не страшно.
– Чем ты «паука» достать хочешь? Там ведь жарко, в самый раз для шашлычка… – говорю, а сам знаю: этот живо изобретет, чем денежку добыть. Бабушка, человек бывалый, учила меня бытовому стоицизму. «Чему быть, того не вырубишь топором», – говаривала она перед походом к стоматологу.
– А я автоматиком ее к себе – р-раз!
– Боевое оружие свое в печку сунешь? Хрена с два.
– Ну това-арищ командир! Пропадает же такая вещь… ну това-арищ командир!
– Не нукай, не ямщик.
– А! Я сейчас! Сек-кундочку!
И понесся к мертвецу, которого мы оставили на развилке Ленинского и Вернадского.
– Ждем три минуты! – кричу я ему вслед.
Понесся как призовой жеребец на скачках. А я смотрю ему вслед и набираюсь уверенности: гробанется. Не любит Зона суетливых. И жалко, и… такие группу не за понюх втравят в лихо. Натуру не переспоришь.
– Может, не стоило потакать слабостям личного состава? – вновь цепляется ко мне Терех.
Ничего не отвечаю. Уверен, что стоило. Но разъяснения давать не обязан.
Возвращается вприпрыжку, пот с лица сбрасывает не переставая. Счастливый до усёра – тащит автомат убитого. От усердия еще шагов за пятьдесят до нас принимается трясти им в воздухе над головой, мол, вот этим я артефакт вытащу, ясно вам?
Да ясно нам. Останавливаю энтузиаста коллекторской работы у обочины. Не торопись, старатель.
– Группа, оружие на изготовку. Степан, сектор на три часа. Терех, сектор на шесть часов.
Вот тут гаечки-то и пригодятся. У меня их всего дюжина, но тут много и не понадобится. В автомастерской выпросил перед выходом группы. Распотрошил аптечку, привязал по куску бинта к каждой, как полагается.
Ну, лети, первая… метров на десять. Никакого отклонения в сторону, нормальная траектория. Лети, вторая, подальше. Тоже, вроде, ничего необычного. Хотя… бугорок, на который она упала, шевелится.
– Огонь!
И сам вскидываю автомат.
Толстый прицельно кладет прямо в этой бугорок очередь из двух пуль. Потом еще одну, чтобы наверняка, из трех. Я, чтобы вернее верного, добавляю одиночный выстрел. Тощий щурится, не видя, куда мы стреляем. Близорукий еще ко всему?
«Бугорок» неожиданно поднимается. Опа! Никогда такого не видел. Вверху – земля и земля, неровная серо-черная масса, палочки какие-то скатываются… Я бы запросто наступил, как на фрагмент незасеянного газона, радиусом около метра. А внизу – две тонких лапы. Спереди – длинный тонкий конус, заканчивающийся иглой и… глаз, что ли, рядом с конусом?
Бугорок, словно юркий маленький зверь, бежит в нашу сторону, ловко перебирая лапками.
Всаживаю в него пулю, другую… Тощий бестолково лупит выше цели. Степан поворачивается и дает длинную очередь. Хоть раз, но точно попал – по фонтанчику земли видно. А «бугорок» все движется, не снижая скорости. Наши попадания отбрасывают его назад, сносят в сторону, но он упрямо берет одно и то же направление.
Конус раздвигается на две половинки – нижнюю и верхнюю, а потом они с громким щелчком соединяются. Мля, клюв это или мне мерещится?
Толстый резво ложится на асфальт и вбивает пулю в то место, где у мутанта лапки крепятся ко всему остальному. Бегунец делает потешный кувырок. Падает на спину и принимается бестолково трясти ножками в воздухе. «Гу-урк! Гу-урк!» – издает он странные звуки. По телу его бежит кровь. Обыкновенная красная кровь. Мы с Толстым и Степаном методично расстреливаем серо-черное тело, пока не прекращаются всякие признаки шевеления.
Господи, отчего я так уверен, что передо мной тварь, в которую превратился обыкновенный московский голубь?
А Толстый – молодец. Реагирует моментально. Не отключает соображалку.
– Нина, почему не стреляли?
– Я никак не могла прицелиться…
– Однажды это будет стоить вам жизни.
Она печально потупилась.
Когда вернемся, добиться, обязательно добиться, всенепременно добиться, чтобы ее никогда, ни при каких обстоятельствах не пускали в Зону.
– Фиксируйте мутанта. По-моему, никто еще на этого… псевдоголубя… не натыкался.
– Псевдоголубя? – удивленно переспрашивает она и делает шаг в сторону расстрелянной зверушки.
– Стоять! Издалека. Да, снимайте отсюда, не ближе.
Тощий с ужасом смотрит на труп мутанта. Спрашиваю его:
– Что, не пропала охота лезть за хабаринкой?
А он поворачивает ко мне лицо, и я вижу: в глазах цифры щелкают. Этот обосрется, но денег не упустит. С ума будет сходить от страха, но попрет вперед по кратчайшей, и остановить его можно разве что противотанковой гранатой.
Указываю ему маршрут в обход окровавленной тушки. Велю отстыковать рожок и отдать Толстому. На всякий случай бросаю еще одну гайку, к са́мому «живому факелу».
Тощий чешет на полусогнутых, потом ложится на брюхо и вовсю работает руками-ногами по-пластунски. Терех комментирует: