Ральф медленно пятился назад. Он пытался протянуть руку — она уходила словно в густую, но не липкую патоку. Нельзя сказать, чтобы ощущение было неприятным, просто он никогда такого не испытывал. Он отступил еще на пару шагов.
— Ничего не понимаю, — честно признался он. М-р Кенинсби тоже осторожно протянул руку. Еще дальше. Она должна была коснуться тумана, потому что он уже не видел ни кисти, ни запястья, но он не ощутил ничего. Еще чуть дальше — и чья-то рука легонько коснулась его пальцев. Он вскрикнул, отдернул руку и отскочил назад.
— Что это? — резко воскликнул он.
В глазах Аарона застыл ужас. Его пугало не движение тумана, а те перемены, которые происходили в облаке. Оно принимало форму — он не сразу понял, какую именно, и вдруг осознал, что смотрит на движущуюся руку, обычную мужскую руку. Потом он вдруг перестал ее видеть: так трещина на стене оборачивается кошачьей головой, а в следующий миг превращается в бессмысленный зигзаг. Аарон моргнул и увидел еще одну руку — на этот раз гибкое женское запястье, державшее ту, первую руку… пальцы обеих рук соединились и образовали третью. Она начала двигаться вверх-вниз, как молот на наковальне, а потом скрылась под тыльной стороной четвертой руки. Аарон скользил взглядом по туманным уплотнениям и видел сплошные руки, туман просто кишел ими, он состоял из рук разных размеров и темперамента. Они хватали, держали, ударяли, сражались, гладили, карабкались вверх, срывались вниз, появлялись и исчезали, неуловимо меняли свои занятия; руки, везде и всюду — руки. То здесь, то там в золотом тумане показывалась обычная человеческая плоть, но тут же пропадала, и снова повсюду разливалось золотистое сияние. Руки преобразовывали вещество, состоявшее из таких же рук, так что сами работавшие снова и снова оказывались частью того, над чем трудились. У стола, над ним и под ним, колыхалась таинственная завеса. Массивная столешница ничуть не мешала мерному движению, словно была не плотнее воздуха. Облако продолжало сгущаться и тянулось к Аарону. Оно приближалось к двери, и трое мужчин вынуждены были отступать перед ним.
Вернее, отступали только Ральф и его отец. Аарон, стоявший подальше в коридоре, только теперь понял, что находится перед ним, и крикнул в ужасе:
— Оно живое! Это живое облако! Бегите! — Он повернулся и изо всех сил бросился к лестнице, уже на бегу в отчаянии позвав Генри. Облако, начало всех вещей этого мира, качнулось и метнулось вслед. Аарон скатился по лестнице, но одолев дюжину ступеней, не удержался на ногах и вцепился в перила, чтобы не упасть.
М-р Кенинсби неодобрительно посмотрел ему вслед, еще раз изучил золотой туман, отступил немного назад и с несвойственным ему сомнением сказал Ральфу:
— Живое облако? Ты видишь в нем что-нибудь живое?
— Оно выглядит чертовски твердым, — ответил Ральф, — не поймешь, на что похоже. Не то известняк, не то густой крем. Откуда оно взялось?
Ответить м-р Кенинсби не успел. Из облака послышался легкий быстрый топоток, и на них внезапно выскочил котенок. Прошмыгнув у людей под ногами, он мигом оказался на середине коридора, но там резко остановился, огляделся, дико мяукнул и рванулся обратно в облако. Прежде чем м-р Кенинсби или Ральф пришли в себя, кот, еще более ополоумевший, выскочил снова, домчался до лестницы, мелькнул мимо Аарона и, отчаянно завывая, припал к полу у нижней ступеньки.
Тем временем Сибил занималась рыдающей служанкой и, надо сказать, не без успеха. Она стояла спиной к лестнице и не видела, что происходит наверху, хотя, конечно, слышала вопли кота и крики Аарона. Она в последний раз ласково провела рукой по голове девушки и обернулась. Именно в этот момент кот и Аарон решили продолжить свои занятия. Кот прямо от подножия лестницы невероятным прыжком махнул к парадной двери, приземлился посреди сооруженной Ральфом баррикады, свалился на пол, фыркнул и начал карабкаться на стол. Одновременно с ним Аарон сделал два неловких шага, поскользнулся и съехал вниз по ступеням. Сибил бросилась к нему.
— Бедный вы мой, — воскликнула она и услышала безумный ответ:
— Ноги не слушаются. Они меня не отпустят.
— Вы не ушиблись? — спросила она, помогая ему подняться, но старик только простонал:
— Лодыжка…
Сибил опустилась на колени, чтобы осмотреть ногу, и Аарону сразу стало спокойней от ее всепобеждающей безмятежности. Невозмутимость не относилась к чертам характера Сибил, она была просто проявлением целостности ее натуры. Качество это не такое уж редкое, но мало кто пользуется им осознанно, а лишь в этом случае оно способно принести глубокое удовлетворение не только обладателю, но и окружающим. Над этим умением Сибил Лотэйр посмеивался, однако пользовался им неизменно, ничего не имея против душевного подъема и спокойствия, исходящих от сестры; Нэнси прекрасно ощущала покой, исходящий от тети, и тоже частенько пользовалась им, чтобы привести в порядок собственные расстроенные чувства; наконец, невозмутимость Сибил сразу заметил Генри, ибо и сам стремился достичь подобного состояния духа.
Вот и теперь невозмутимость и собранность легко победили смятение Аарона. В тот же миг, едва ли случайно, в доме воцарилась тишина; ветер снаружи стих, и все вокруг враз успокоилось. Это странное затишье длилось всего мгновение; у двери снова взвыл кот, и, словно по сигналу, буря опять пошла на приступ и начала медленно преодолевать заслон. Стол и кресло развернуло в сторону, дверь распахнулась, и метель моментально замела пол в прихожей. Вихрь устремился вверх по лестнице, увлекая за собой кота. А сверху, навстречу клубящемуся снежному облаку, все быстрее двигалось облако совсем другой природы. Золотой туман встретился с ветром и снегом; на летящих снежинках заиграл золотистый отблеск, а туман побелел. В доме все смешалось; люди оказались оторваны друг от друга, и каждый на ощупь пытался найти хоть какое-нибудь убежище. В голосах звучали страх, отчаяние, гнев, но все звуки покрывал слаженный вой кота и бури. В жуткую симфонию не замедлила вплестись музыка из комнаты с фигурками, только теперь она звучала высоко, громко и страстно. Вскоре она уже доминировала над прочими звуками и объединяла их. Не нарушая ее ритма, в круговерти золотого и белого мелькнули танцующие ноги; золотые руки показались и исчезли. Началось вторжение символов Таро.
Сибил осмотрела лодыжку Аарона и сказала:
— Мистер Ли, если бы вы сумели как-нибудь добраться до ближайшей комнаты, мы бы помогли вашей ноге.
Нэнси оказалась одна. Туман вокруг нее стал тоньше, а за ним распростерлась темнота. Она помнила внезапную острую боль, когда руки Генри отпустили ее; потом она полностью сосредоточилась на своей задаче. Необходимо положить конец этому разгулу стихий, спасти всех, кому они угрожают. Краем сознания Нэнси отметила, что уже некоторое время не слышит шума бури. Грандиозность задачи нисколько не тяготила ее; на сердце было легко. Вместе с мистерией Таро в ее жизнь вошло новое чувство радостного изумления. В образах Таро чудесного оказалось не больше, чем в обычных, давным-давно знакомых людях. Просто трепетание золотого света, озарявшего теперь для Нэнси весь мир, сделало его иным. То, что она успела узнать до этого, может быть, и не стало понятнее, но заняло свое место, и каждый образ казался прекрасным и святым. Все они были «гонцами земли и вод», и она тоже, каждый обрел свое место в танце и теперь был счастлив, хотя сам танец все еще немножко пугал ее. Нэнси по-прежнему многого не понимала, но знала определенно: все это — часть таинства Любви, а потому — безопасно.