В отличие от сына, м-р Кенинсби, оставшись в одиночестве, вовсе не склонен был считать туман чем-то материальным. В чувствах его преобладали обида и растерянность. Знакомый мир сбежал от него точно так же, как от Ральфа и слуг, и точно так же, как Ральф и слуги, м-р Кенинсби инстинктивно протянул руку, чтобы ощутить рядом ближнего. И он ощутил — правда, не совсем то, на что рассчитывал. Он наткнулся на руку, чем-то знакомую руку, сильную и уверенную, которая тут же схватила его запястье. М-р Кенинсби шарахнулся назад, и чужая рука не стала его удерживать. Она скорее приглашала, чем неволила его, и во всяком случае не сковывала движений. М-р Кенинсби пошевелил пальцами и попытался убедить себя, что коснулся руки Джоанны или Стивена. Ну хорошо, в крайнем случае, это рука Генри или Аарона. А может быть, Ральфа. Но глубоко внутри м-ра Кенинсби уже зрела страшная уверенность: рука не принадлежала ни Ральфу, ни Аарону, ни Генри — тем более Джоанне или Стивену — слишком уж она была холодна и сильна для обычной человеческой руки. Тогда… Нет, только не это! А если все же… Тогда надо просто держаться подальше от этих вырвавшихся на свободу марионеток.
«Роботы!» — с негодованием подумал м-р Кенинсби. Но о том, как роботам удалось перебраться со стола в коридор, он предпочел не задумываться. Он сбежал бы из этого дома. Если бы не метель снаружи, он бы, пожалуй, просто отправился домой, но метель отрезала его от Лондона, от поездов и такси; она заперла его здесь. Пожалуй, медленно осознавал м-р Кенинсби, во всей вселенной для него совершенно не находилось места. Он был здесь, здесь ему и предстояло оставаться.
Пробираясь на ощупь вдоль того, что он продолжал считать коридором, м-р Кенинсби громко воскликнул: «Сумасшедший дом!». Это слово пробудило смутные воспоминания о служебных обязанностях, только теперь сам он явно оказался вместе с пациентами. Пожалуй, м-ру Кенинсби еще не приходилось слышать о сумасшествии на почве снегопада, который заключает пациента в золотое облако, битком набитое холодными руками. Впрочем, психи ведь бывают буйные, тогда их приходится держать. Может быть, и он, испугавшись, начал буйствовать, и теперь эти руки держат его? Стало быть, с их точки зрения, он просто повредился умом? Допустим, сумасшествие… А что это, собственно, значит? Что может его безумный разум противопоставить сильным врагам? Что вообще происходит? Может быть, его хотят поймать и навсегда заключить в безднах, которые снова и снова открываются перед ним?
Туман по обе стороны от м-ра Кенинсби то расступался, образуя глубокую, не меньше лиги длиной, долину, то поднимался вверх, обнажая бездонную пропасть, а затем снова начинал клубиться, пряча ее от глаз… Он вполне может попасть туда… и навеки сохранить первенство, воспользоваться своим унылым преимуществом, опередив старших детей младших сыновей пэров. Они никогда не смогут догнать его… так и останутся позади… словно привязанные к огромному колесу всеми своими жизнями… Голова идет кругом то ли от тумана, то ли от вращения этого проклятого колеса. Вот почему он видит пропасть колесо поворачивается. Оно катится не быстро, но никогда не останавливается, и если ты пробыл на нем столько лет, то рано или поздно наступает старость и приходится опускаться все ниже и ниже. Но старшие сыновья никогда не догонят его — они ведь тоже привязаны к этому колесу.
Голова болела от непрестанного кружения; колесо в колесе — где-то он уже слышал раньше эту фразу[Видение подобия Славы Господней пророка Иезекииля:
«…подобие у всех четырех — одно , будто колесо находилось в колесе. Когда они шли, шли на четыре свои стороны; во время шествия не оборачивались. А ободья их — высоки и страшны были они; ободья их у всех четырех вокруг полны были глаз.» (Иез.1.16-18)].
Туман кружился вокруг него или он вращался в тумане? Колесо в колесе — был в этой фразе какой-то намек на ангелов… колеса с глазами, циклы в циклах, всеведущие и неусыпные, постоянно вращающиеся. Только при чем здесь глаза? Ему же все время попадаются руки. А-а, возможно, руки и были глазами; они же — глаза тела! Огромное колесо из бесчисленных рук, переплетенных, держащихся друг за друга; оно вращается все быстрее, обод поднимается от земли и уходит в туман, из него выпадают руки, беспомощно пытаясь уцепиться…
Думая о колесах, м-р Кенинсби вслепую пробирался по коридору. Шаря руками по стенам, он наткнулся на дверную ручку. Машинально повернув ее, он шагнул через порог и оказался в собственной комнате. Слава Творцу, туман сюда пока не добрался. М-р Кенинсби с облегчением захлопнул за собой дверь. И в этот самый момент внутренний голос внезапно напомнил ему о Нэнси и Сибил. Их ведь не было в коридоре! Когда м-р Кенинсби закричал с лестницы: «Пожар!», Сибил стояла в гостиной. Да, видимо, придется признать, что теперь он ей ничем не поможет. Еще недавно он был твердо убежден, что, конечно, превосходит Сибил в случае любого нарушения порядка — при снежных бурях, кораблекрушениях, пожарах. Но сейчас и порядок, и его нарушения рухнули. Перед ним был новый, сумасшедший мир, в котором он, м-р Кенинсби, уже вряд ли может считать себя главнее Сибил. Столкнувшись с непостижимыми явлениями, он спасовал, потому что не мог зацепиться ни за что знакомое, ему обязательно нужен был какой-то внешний ориентир. Сибил в этом не нуждалась, она всегда прекрасно существовала сама в себе. Так что присматривать за Сибил ему в данном случае было как-то не с руки.
Мысли эти мелькнули в сознании м-ра Кенинсби подобно откровению. В той же вспышке прозрения он понял, что Нэнси — это другое дело, вот ей он скорее понадобится, чем Сибил. Разве Генри сумеет уберечь его дочь? Этот молодой нахал способен думать только о себе. Нервно пройдясь по комнате взад-вперед, м-р Кенинсби остановился и обреченно посмотрел на закрытую дверь. Неужели придется опять нырять в этот ужасный туман только из-за того, что он может понадобиться Нэнси? Да, похоже, придется.
— Вот погибель! — громко проговорил м-р Кенинсби, испытывая острое недовольство происходящим. Сибил, Ральф, Генри — любой из них вполне мог бы позаботься о Нэнси. Эх, кабы знать, пришло ли им это в голову? А самое скверное — сумасшедшая Джоанна. Альтруистические намерения м-ра Кенинсби могли бы так и не обрести имя действий, если бы его не подхлестнула неприязнь к старухе. (Что ж, иногда земная любовь действительно питается ненавистью, чего никогда не позволяет себя Любовь небесная.) Он подошел к двери и с неодобрением понаблюдал, как золотой туман просачивается в комнату. М-р Кенинсби уже не удивлялся; он даже не стал выяснять, проходит ли туман через замочную скважину или проникает прямиком сквозь дерево. Довольно и того, что он с каждой минутой становится гуще. Вот и кстати, значит, действительно пора выходить. Скоро здесь будет так же противно, как снаружи. Ну уж на этот раз он не собирается терять голову, а то и Нэнси помочь не удастся. Хватит всякой чепухи о колесах, руках, ставших глазами, пропастях. Он — в чужом доме, а внутри дома — туман; он — Лотэйр Кенинсби, и он собирается найти свою дочь, которую могла испугать эта противная старуха. Очень хорошо. Он решительно распахнул дверь.
Впрочем, пройдя немного по коридору, м-р Кенинсби решил, что туман не так уж и страшен. Он даже осмелился открыть рот и тихо позвать: «Нэнси!».