Порой он слегка досадовал на неблагодарность Сибил. Ему казалось, что даже полная удовлетворенность, которая была ее обычным состоянием и которую он считал «заторможенностью», в новой обстановке могла бы окраситься маленькой толикой благодарности. В отеле всегда находилось несколько приятных женщин, с которыми никто не мешал Сибил болтать сколько угодно. Конечно, она радовалась поездке — но все-таки не настолько, чтобы удовлетворить м-ра Кенинсби. Он с ума сходил от этого неизменного благодушия. Ее, похоже, радовало все, а вот его ничего не радовало.
Но в этом году все пошло наперекос. Началось с Ральфа, который смущенно поведал, что хотел бы отправиться на праздники к одному приятелю, семья которого жила в Льюсе. М-р Кенинсби очень сдержанно (по крайней мере, так казалось ему самому) дал понять, что не одобряет подобных отступлений от распорядка жизни семьи. Он не стал бы возражать против летних каникул у друзей (он сам в это верил), но Рождество — особая статья.
На самом деле обычно под Рождество м-р Кенинсби начинал острее осознавать ход времени, приближение старости и смерти. Каждое Рождество неизбежно приносило маленькие, но необратимые перемены. Помнится, детство его как-то незаметно ушло, а на смену пришла юность, потом он женился, а теперь уже и сын с дочерью давно распрощались с детством и скоро лишатся права на юность, тогда для него останется только две возможности: либо он успеет увидеть третье поколение, либо Рождество для него перестанет быть Рождеством. Каждый год в этот праздник, удерживая возле себя Нэнси и Ральфа, м-р Кенинсби чувствовал, что отодвигает обе неприятные возможности и входит в Новый год так, словно никакого Нового года и нет, а есть лишь один и тот же непрерывно длящийся год.
В этом году смерть Дункана неприятно поразила его, а если еще они с Сибил и Нэнси — между прочим, помолвленной Нэнси — останутся без Ральфа, то угроза неизбежного одиночества окажется слишком ощутимой. Возникнет дыра, и ее нечем будет заполнить, нельзя же без конца тешить себя тем, что ты — попечитель сумасшедшего дома, обладающий определенными привилегиями — например, проходить к столу перед старшими сыновьями младших сыновей пэров.
Он и сам уже не помнил, когда и оде вычитал эту чушь и зачем рассказал об этом Сибил. Даже всех наследников младших сыновей пэров не хватило бы, чтобы заполнить пустоту, давным-давно проникшую в его сердце и с тех пор навечно поселившуюся там. От нее нельзя было избавиться, она сопровождала его в офис, способна была отравить любые занятия, проникала в семью, в дом, в отношения со знакомыми и в политику, в сон и в еду, но иногда она разрасталась до такой степени, что заливала улицы, по которым он ходил каждое утро, заполняла весь дом, таращилась на него бессмысленными заголовками газет. «Премьер-министр, читал он в такие дни, — представил новый законопроект», — и вдруг слова отделялись друг от друга и теряли смысл. Что такое «премьер-министр»? Пятно, клякса, ничтожество — и опять перед ним «Тайме», завтрак на столе и Сибил.
После вероломного отступничества Ральфа м-р Кенинсби подсознательно уже хотел перемен и для себя. Поэтому массированные намеки Нэнси на возможность провести Рождество всем вместе у дедушки Генри были встречены куда благосклоннее, чем обычно встречались подобные предложения. Он не видел в этой поездке ничего особенно привлекательного для себя лично — но зато у него под рукой будут Нэнси и Генри, чтобы свалить на них всю вину за перенесенные неудобства, скуку или мрачное настроение и отвлечься от мыслей о Ральфе, его измене, неизбежных переменах и возрасте. Существовало и еще одно соображение. Сибил обрадовалась, когда он намекнул ей, что не прочь принять предложение.
— Боюсь только, тебе будет слишком скучно, — сказал брат — Да нет, не думаю, — ответила сестра. — Для этого нужно кое-что посильнее.
— И мы ведь не знаем, каков он, этот дед, — добавил м-р Кенинсби.
— Наверняка человек, — отозвалась Сибил, — значит, уже чем-то интересен.
— Послушай, Сибил, — заговорил м-р Кенинсби, едва сдерживая раздражение, — ты говоришь ерунду. Не может любой человек быть интересен.
— А как же иначе? — спокойно удивилась Сибил. — Ты слышал, чтобы кто-нибудь жил, например, отдельно от своего тела? Ну, а тело — такая замечательная, интересная вещь, что об остальном можно и не беспокоиться.
Но брат не желал оставлять волновавшую его тему.
— Насколько я помню. Генри не предупреждал, что дед прикован к постели? — проворчал он.
— Вот и прекрасно, — порадовалась Сибил, — значит, он не доставит нам никаких забот. Ты же понимаешь, Нэнси и Генри будет явно не до того, а нам с тобой все-таки посвободнее.
— Ну вот, не хватало мне еще кормить с ложки дряхлого старца, — вскинулся м-р Кенинсби. — Нет, я же помню: Генри уверял, что его родственник неплохо сохранился. Он говорил тебе еще что-нибудь?
— О Господи, конечно, нет! — воскликнула Сибил и спустя полминуты неожиданно добавила:
— Хорошо звучит.
— Что именно? — опешил м-р Кенинсби. Он испугался, что пропустил в разговоре какую-то важную деталь.
— А вот это; «О Господи», — повторила Сибил, отчетливо произнося слова. — Фраза совсем короткая, а все понятно, правда? Я не люблю часто повторять «Боже милостивый»; люди не всегда понимают, что значит «милостивый».
— Иногда ты становишься так же невыносима, как Нэнси, — заметил брат. — Не понимаю, какой в этом смысл. Зачем вообще говорить: «Боже милостивый»?
— Да ведь обычно больше и сказать нечего, объяснила Сибил и торопливо добавила, — извини, дорогой, я как-то не подумала… — она замолчала, подбирая слово.
— Я знаю, — сказал м-р Кенинсби, словно уже услышал его, — но не могу счесть шутки подобного рода признаком хорошего тона. Юмор вполне может обходиться и без оскорблений.
— Пожалуйста, прости меня, Лотэйр, — кротко произнесла Сибил. Она старалась не называть так брата, поскольку для него имя «Лотэйр» как раз и было оскорблением, начисто лишенным юмора. Сибил уже трижды пожалела, что не следила за словами. И так не хватает времени порадоваться всему в жизни. Вот как с этим именем… Они могли бы вместе с удовольствием пробовать его на вкус… но она любила брата и никогда не стала бы навязывать ему чудеса Бога милостивого, поэтому поспешно сменила тему:
— Нэнси так спешит навстречу будущему.
— В ее возрасте вполне естественно ждать будущего, — заметил м-р Кенинсби.
— А в нашем, — подхватила Сибил, — когда остается уже немного времени, о будущем как-то и не думается: настоящее вполне устраивает.
М-р Кенинсби чуть не сказал «Боже Милостивый», но совершенно с другой интонацией. Выждав пару минут, он продолжал: