– Вот черт! – вырвалось у меня. – Я ожидал найти здесь письмо! И слуг нет. Они не знали точно, когда мы вернемся.
Мне хотелось послать кого-нибудь за музыкантами. Я только что насытился, согрелся и вдруг подумал, что мне хочется танцевать.
Неожиданно она шевельнулась и направилась прямиком во двор.
Я увидел, как она наклонилась, потом опустилась на колени около пруда. Затем приподняла плитки, которыми был вымощен двор, вытащила пакет и, стряхнув с него песок, принесла мне.
Еще до того как она вынесла его на свет, я понял, что он от Роже. Значит, письмо пришло до нашего путешествия в верховья Нила, а она его просто спрятала!
– Зачем ты это сделала?
Я был вне себя от ярости. Выхватив пакет у нее из рук, я швырнул его на стол.
В эти минуты я ненавидел ее так, как никогда прежде…
– Почему ты спрятала его от меня?
– Потому что хотела получить еще один шанс! – прошептала она. Подбородок у нее задрожал, губы искривились, а по щекам потекли кровавые слезы. – Но ты все равно сделал свой выбор!
Я разорвал бумагу. Оттуда выпали вырезки из английских газет и письмо. Дрожащими руками развернув листок, я начал читать:
«Монсеньор, как вы уже, наверное, знаете, 14 июля толпы парижан осадили Бастилию. В городе царит хаос. Восстания происходят по всей Франции. Многие месяцы я безуспешно пытался связаться с вашей семьей, чтобы, если это будет возможно, вывезти их из страны в безопасное место.
Однако в прошедший понедельник до меня дошли известия, что крестьяне и арендаторы подняли мятеж против вашего отца и напали на замок. Ваши братья, их жены и дети, а также все, кто осмелился защищать замок, были жестоко убиты. Спастись посчастливилось только вашему отцу.
Преданным слугам удалось спрятать его на время осады, а позже переправить на побережье. В настоящий момент он находится в Новом Орлеане – бывшей французской колонии в Луизиане. И он умоляет вас помочь ему. Он совершенно убит горем и окружен чужими людьми. Он умоляет вас приехать».
В письме было что-то еще – извинения, заверения, какие-то подробности, частности… Но все это не имело никакого значения.
Опустив письмо, я долго сидел, тупо глядя на стол и круг света от лампы.
– Не езди к нему! – услышал я голос Габриэль, но он показался мне слабым и едва уловимым в наступившей тишине, которая, напротив, превратилась в сплошной горестный вопль.
– Не езди к нему, – повторила она.
Из глаз ее струились слезы, и красноватые полоски на щеках казались нарисованными гримом, как у клоуна.
– Убирайся, – прошептал я. Слово вылетело, но голос мой не в силах был умолкнуть. – Убирайся! – повторил я. И опять не смог замолчать. Почти против воли я еще раз крикнул, теперь уже с нескрываемой и безграничной злобой: – УБИРАЙСЯ!!!
Мне снилась моя семья. Мы обнимали друг друга. Даже Габриэль в бархатном платье была здесь. Замок был сожжен дотла. Все присланные мною сокровища либо расплавились, либо превратились в пепел. Все всегда возвращается в прах. Как там говорится: прах к праху и пепел к пеплу?
Впрочем, не важно. Я вернулся и превратил всех родных в вампиров. И теперь мы стали семьей де Лионкуров – белолицые красавицы и красавцы, включая даже младенца, над которым склонилась мать, держа в руках извивающуюся серую крысу и собираясь накормить ею ребенка.
Мы со смехом целовались и бродили по сгоревшим черным развалинам – мои белолицые братья, их белолицые жены, похожие на призраков дети, стайкой охотящиеся за жертвами. А мой слепой отец, совсем как в библейской легенде, вдруг вскочил с криком:
– Я ПРОЗРЕЛ!
Мой старший брат крепко меня обнял. Нарядно одетый, он выглядел просто великолепно. Я никогда не видел его таким прекрасным, а благодаря крови вампира лицо его приобрело открытое и одухотворенное выражение.
– Ты знаешь, это просто чудо, что ты приехал и преподнес всем нам Темный Подарок! – И он весело рассмеялся.
– Темный Дар, дорогой, Темный Дар, – поправила его жена.
– Потому что если бы ты не совершил свои обряды, – продолжил брат, – все мы просто погибли бы.
Дом опустел. Багаж уже был отправлен. Через два дня корабль покинет Александрию. Со мной остался только один саквояж. На борту корабля сыну маркиза положено время от времени менять костюмы. И конечно же, со мной была скрипка.
Габриэль стояла возле арки, ведущей в сад, – изящная, длинноногая и прекрасная в своем белоснежном платье из хлопка и неизменной шляпе на распущенных волосах.
Интересно, эти удивительные длинные волосы были распущены ради меня?
Мое горе становилось все более глубоким. Оно, словно морской прилив, постепенно вбирало в себя все потери, выпавшие мне как в смертной, так и в бессмертной жизни.
Позже горе ушло, но ощущение того, что я тону, вернулось вновь. Я чувствовал себя словно во сне, по которому плыл не по своей воле и которому не было конца.
Мне вдруг пришло в голову, что волосы ее можно сравнить с золотым дождем и что поистине, когда смотришь на того, кого любишь, все поэтические образы мира обретают смысл.
– Скажите, что вам еще нужно от меня, матушка? – спросил я, обратив вдруг внимание на то, что комната вновь приобрела цивилизованный вид: стол, лампа, стул…
Все мои ярко раскрашенные птички исчезли – должно быть, их отнесли на базар, чтобы продать. И серые африканские попугаи, способные прожить дольше, чем люди, – тоже. А Ники прожил всего тридцать лет.
– Вам нужны деньги?
Глаза ее вспыхнули, стремительно меняя цвет от голубого к фиолетовому. На какое-то мгновение мне показалась, будто в ней промелькнуло что-то человеческое. Как будто мы вновь стояли в ее комнате с сырыми стенами, множеством книг и ярко горящим в камине огнем. А была ли она человечной тогда?
Она наклонила голову, и поля шляпы полностью скрыли от меня ее лицо.
– Но куда же ты направишься? – неожиданно спросила она.
– В маленький домик на Рю-Дюмейн в старом французском городе, который называется Новый Орлеан, – холодно и резко ответил я. – А что я буду делать, после того как он умрет и навсегда обретет покой, не имею ни малейшего представления.
– Ты не можешь так думать и поступать! – воскликнула она.