Но что, если он все же погиб? Почему я должен верить Арману? Я вновь обратился к чтению при лунном свете, сожалея о том, что парк за окнами так разросся и деревья стали такими высокими. Хорошо было бы, сказал я Арману, чтобы он вышел в парк и сломал там несколько самых больших веток, ведь он такой сильный. Глицинии и виноградные лозы, заполонившие все вокруг и плотной стеной спускающиеся с верхних балконов, закрывали от меня лунный свет, так же как и ветви древних черных дубов, которые росли здесь уже тогда, когда вокруг не было ничего, кроме болот.
Однако, мне кажется, я произнес все это мысленно и на самом деле ни о чем не попросил Армана.
Смутно припоминаю, Арман говорил мне о том, что Луи покидает его и что он, Арман, не хочет больше жить. Он казался опустошенным, каким-то высохшим душой. Однако голос его не утратил прежнего тембра, глубины и отчетливо звучащей в нем боли.
Бедный Арман. И ты обманывал меня, говоря, что Луи погиб. Так иди же и выкопай себе глубокую могилу в земле кладбища Лафайет – оно совсем недалеко отсюда.
Вслух мы не произнесли ни слова. Не было слышно и моего смеха – он звучал только у меня внутри. Я и сейчас вижу Армана словно наяву, как он напряженно стоит посреди грязной и пустой комнаты, пристально глядя на стопки книг, сложенные вдоль стен. Сырость и дождь, струи которого проникали сюда сквозь дырявую крышу, сделали свое дело – плотно склеили между собой книги, превратив их в некое подобие блоков из папье-маше. Заметив, что он их рассматривает, я обратил внимание, в каком все они состоянии. То же самое произошло, наверное, и с остальными книгами, разложенными по всему дому, – не знаю, я давно уже не заходил в другие комнаты.
После этого Арман, кажется, приходил еще несколько раз.
Я не видел его, но слышал шаги в парке и ощущал, как он мысленно ищет меня, направляя во все стороны импульсы разума, словно невидимые лучи света.
Луи уехал на запад.
Однажды, когда я лежал в каменном склепе глубоко под фундаментом, Арман подошел к решетке и уставился на меня сквозь прутья. Заметив, что я смотрю на него, он с присвистом зашипел и назвал меня крысоловом:
– Ты сошел с ума! Ты, который знал все и насмехался над нами! Ты утратил разум и теперь питаешься крысами. Знаешь, как в старину во Франции называли таких, как ты, всех вас, сельских аристократов и феодалов? Вас называли зайцеловами! Потому что вы охотились на зайцев и вам никогда не приходилось голодать. А теперь посмотри, в кого ты превратился! Ты просто жалкий призрак, крысолов! Ты такой же сумасшедший, как и те древние, которые перестают разговаривать, утрачивают все чувства и способны только бормотать что-то невразумительное. А кроме того, ты ловишь крыс, как и было тебе написано на роду!
Меня вновь охватил неудержимый смех. Я вспомнил волков и никак не мог остановиться.
– Ты вечно смешишь меня, – сказал я. – Я с удовольствием посмеялся бы над тобой еще тогда, в склепе кладбища Невинных мучеников, если бы не испытывал к тебе жалость. Мне было смешно даже тогда, когда ты обрушился на меня с проклятиями, обвинил в раскрытии наших тайн и в том, что именно по моей вине появились все эти бредовые истории о нас. И если бы ты не сбросил меня с башни, я непременно расхохотался бы. Ты постоянно вызываешь у меня смех.
Вражда между нами почему-то доставляла мне удовольствие. Или мне так только казалось? Приятно было насмехаться над ним и демонстрировать ему свое презрение.
Однако все вокруг меня неожиданно изменилось. Я уже не лежал в каменном мешке, а бродил по комнатам своего дома. И на мне были не грязные лохмотья, столько лет едва прикрывавшие мое тело, а прекрасно сшитый черный фрак и плащ на атласной подкладке. А дом… дом выглядел великолепно. И все книги в аккуратном порядке стояли на полках. Повсюду горели люстры, паркетный пол сверкал, отовсюду звучала музыка. Это был «Венский вальс», и гармоничное звучание скрипок казалось удивительно красивым. Каждый шаг давался мне поразительно легко, я чувствовал себя сильным и могущественным. Я мог взбежать по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Мог летать в темноте с развевающимся за спиной, словно крылья, плащом.
Потом я в полной темноте поднимался наверх, и мы с Арманом стояли на крыше. В старомодном вечернем костюме он был просто великолепен. Перед нами расстилался сплошной ковер чуть шевелящихся на ветру густых крон деревьев, за которыми серебристой змейкой текла вдалеке река, а совсем низко над нашими головами простиралось бескрайнее небо, и на нем сквозь перламутрово-серые облака просвечивали звезды.
Пропитанный сыростью воздух, легкий ветерок, ласкающий мое лицо, и открывающаяся перед глазами картина заставили меня прослезиться. А Арман стоял рядом и обнимал меня за плечи. Он говорил мне о прощении и грусти, о мудрости и обо всем том, чему его научили бесконечные годы страданий.
– Я люблю тебя, мой печальный и мрачный брат, – прошептал он мне в ухо.
И его слова прокатились по мне, как волна крови по венам.
– Дело совсем не в том, что я жаждал мести, – шептал он. – Это совсем другое. Но ты пришел ко мне только затем, чтобы исцелиться, а сам я не был нужен тебе.
Я понял, как, впрочем, понимал все это время, что в действительности моего возрождения не было, что это лишь иллюзия. Я оставался все тем же одетым в лохмотья скелетом и по-прежнему лежал в каменном склепе. А тот, кто стоял рядом со мной, обладал сверхъестественной силой, и в его власти было вернуть меня к жизни, позволить мне вновь увидеть небо и ощутить на лице нежность ветра.
– Люби меня, и тогда моя кровь станет твоей, – говорил он. – Та кровь, которой я еще не делился ни с кем. – Я почувствовал на своей щеке прикосновение его губ.
– Я не хочу обманывать тебя, – ответил я. – Я не могу тебя полюбить. Кто ты мне и почему я должен тебя любить? Мертвое существо, стремящееся завладеть силой и страстью других. Само воплощение жажды.
И, обретя невероятную силу, на этот раз уже я ударил его и сбросил с крыши. Его легкая, практически невесомая фигурка растворилась в темноте ночи.
Но кто же все-таки потерпел поражение? Кто продолжал падать и падать сквозь гибкие ветви деревьев, чтобы в конце концов рухнуть на ту землю, которой и принадлежал? Обратно в лохмотья и грязь подвала под старым домом. Кто же в конце концов оказался лежащим в каменном склепе, уткнувшись лицом и вцепившись руками в мягкую холодную землю?