– Мы с Ниной в свое время решили, что у девочек должна быть образцовая семья, поэтому и бросили музыку. Внушали им правильные моральные принципы, требовали быть лучшими во всем и преуспели. Золотые медалистки, красные дипломы, каждая по три иностранных языка знает, по мировым музеям прошли, лучшие книги прочитали, красавицы, ни капли вульгарности, ну и как я им про рок-н-ролл расскажу? Они меня не поймут.
– Перегнул ты с воспитанием, – почесал в затылке Петр.
– Мы хотели как лучше, – мрачно согласился Константин, – а получились инопланетянки. Я их моментами побаиваюсь, у самого-то такого воспитания нет, могу ляп допустить.
– Все же попытайся с ними по душам погутарить, – предложил Петр.
– Ну ладно, – с сомнением кивнул Пронькин.
– Ты отец, хозяин дела, стукни кулаком по столу и заяви: «Наплевать мне на вашу безупречную репутацию и желание плясать вальс с английской королевой! Я себе бабок заработал, теперь хочу рок-н-ролл играть. А вы сами себе другой банк создайте». – Петр обозлился. – Чего ты, подрядился под их дудку плясать? Сам себе на голову спино-грызок посадил! Очнись, пацан, кто в доме главный? Ты или детки?
Константин засмеялся:
– Вот этого совета мне и не хватало. Ты прав! Кто в доме хозяин? Я маленько мозгами поплыл. Прямо сейчас поеду к девкам и правду объявлю: начинаю выступать с концертами. Если вам это не по вкусу – не ешьте, поднимайте свое дело.
Петр замолчал.
– Что было потом? – занервничала я.
– Костя умотал около десяти, на следующий день Нина позвонила, сказала: муж ночью умер.
Я подпрыгнула на диване.
– Значит, пока Костя советовался с Петром, девочки строили планы убийства папеньки. Они откуда-то узнали про его намерения. Константин, воодушевленный беседой с другом, выложил дочкам правду, а те живо решили проблему. Ждать не стали.
Малышев откашлялся.
– Костя был человек увлекающийся. Когда он понял, что надо девок к ногтю прижать, из него фонтан идей забил. Стал носиться по моей квартире и строить планы. «Я стану самым известным, буду собирать стадионы, позвоню в газеты, расскажу про прошлое. То-то шум поднимется: банкир Пронькин и Малыш – одно лицо. А еще сообщу про зону. Это нынче не позор, а мода. Если хочешь раскрутиться, надо в прессе мелькать. Я раньше интервью не давал, а сейчас начну. Новости буду по капле выдавать. Сперва о Малыше, потом об отсидке! Прикинь шумиху!»
– Вот чего они испугались больше всего! – подскочила я. – Если увлечение рок-н-роллом еще можно стерпеть, то каково девицам, обладательницам изысканных манер и безупречной светской репутации, узнать, что их папенька в прошлом уголовник, а маменька пела несколько лет в кабаках и моталась к мужу на зону. Это моветон. Лучше отравить папашку, пока он глупостей не натворил. Вот от кого Соня услышала про порядки в следственном изоляторе. Небось Константин Львович изложил доченькам в подробностях свою биографию, а потом стал предаваться воспоминаниям.
– Нина была уверена, что Соня с Лидой лишили отца жизни, – кивнул Петр. – Она мне сказала: «В память о Косте помоги мне, ни о чем не спрашивай, сделай, как я прошу, отблагодарю тебя по полной, ты станешь богатым человеком».
– Вы тогда жили в Ларюхине с Надей, – уточнила я. – А как оказались у нее в доме?
– Просто, – улыбнулся Малышев, – Нина в «Виллу Белла» постоянно каталась, ей там нравилось: от дома близко и артрит хорошо лечат. Нинка не чванливая, ее деньги не испортили, она с простыми людьми без понтов общалась, вот и обратила внимание на Надю. Звякнула мне и сказала:
«Хорошая женщина, работящая, внешне приятная, свой дом, участок, а счастья нет. Ты один кукуешь, надо подумать, с кем старость проводить. Съезди, посмотри на Надю».
Ну, я и отправился в Ларюхино. Очень мне там понравилось: воздух, лес, и книг у Надежды прорва была! Сначала я под именем Леонида Факира комнату у нее снял, затем с хозяйкой жить начал. Вот только одна у меня беда: больше года с одной бабой не выдерживаю. Надя хорошая, мы с ней счастливо жили, а потом я заскучал и ушел.
– И ничего не взяли, – дополнила я, – не стали медсестру обворовывать!
В глазах Петра промелькнула тень.
– Давно подобным не занимаюсь. И вообще я всегда с бабами только по любви жил, а мелочовку прихватывал исключительно для того, чтобы иметь возможность в себя прийти, подумать о дальнейших планах. У меня природа такая – четыре времени года сменятся, и я полностью интерес к сожительнице теряю, будь она богатейшая раскрасавица, с золотой тарелки меня черной икрой кормит, все равно уйду. Деньги для меня пшик.
– Почему Надя накинулась на Нину Олеговну? – остановила я Петра Аркадьевича, вознамерившегося в деталях излагать свои жизненные позиции.
Он заерзал в кресле.
– Ревнивая она очень, вспыльчивая и на мужчин слабая. Если видела, что я с кем-то разговариваю, тут же в драку! Сколько раз говорил ей: «Надюша, успокойся, я люблю только тебя! Что за манера сразу на баб налетать!» А она в ответ: «Чего Олеське улыбался?» Пытался ей объяснить: «Милая, ну не смотреть же на соседку волком? С людьми надо дружить». Да только Надя свое мнение имела: «Если на сторону лыбишься – хочешь к другой сбежать».
Максим протяжно вздохнул:
– Ревнует – значит любит.
Малышев пожал плечами.
– Я ей всякий раз говорил: «Я никуда не денусь. Если меня нет, значит, любовницы меня убили». Шутка такая была!
Я покосилась на Петра Аркадьевича.
– Весело! Но Надежда восприняла ваши слова всерьез. Она, наверное, каким-то образом связала вас с Ниной Олеговной.
– Это перебор, не станет же женщина в самом соку ревновать к даме пенсионного возраста, – возразил Максим.
– Наверное, вы не знаете, что такое ревность, – не согласилась я.
– Надьке было без разницы, – подхватил Петр, – один раз устроила мне сцену, когда я в Еланске одной древней бабке помог в автобус влезть. Подсадил развалину по доброте душевной на ступеньку, оборачиваюсь – любимая покраснела, кулаки сжимает и шипит:
«Совсем стыд потерял, на улице баб за задницу хватаешь».