— Твои слова кажутся убедительными, и я почти тебе верю, — медленно сказал Джо. — С чего это вдруг? Где же обычные розыгрыши, напускание Тумана и заговаривание зубов? — Скоро пробьёт полночь, — ответил Хагбард, по-латински картинно пожав плечами. — Волшебство закончится. Карета превратится в тыкву, Золушка вернётся на кухню, все снимут маски, и карнавал завершится. Это правда, — добавил он с честным лицом. — Спрашивай меня, о чем хочешь, и услышишь правду.
— Почему ты держишь нас с Джорджем отдельно? Почему я должен скрываться на подводной лодке, будто разыскиваемый беглец, и есть за одним столом с Келли и Эйхманном? Почему ты не хочешь, чтобы мы с Джорджем сравнили наши записи?
Хагбард вздохнул.
— Чтобы объяснить это, потребуется целый день. Сначала ты должен понять всю систему Челине. Если говорить детским языком традиционной психологии, я лишаю Джорджа отцовских фигур. Ты — одна из таких фигур: первый и единственный начальник, человек, старший по возрасту, пользующийся его доверием и уважением. Второй такой фигурой очень быстро стал я, и это одна из тысячи причин, по которым я передал функции гуру мисс Портинари. Джорджу пришлось столкнуться с Дрейком, плохим отцом, и потерять тебя и меня, хороших отцов, чтобы по-настоящему научиться спать с женщиной. Если тебе интересно, то на следующем этапе женщину придётся у него отнять. Временно, — быстро добавил Хагбард. — Не будь таким нервным. Ты испытал на себе действие значительной части системы Челине, и это тебя не убило. Благодаря Системе ты стал только сильнее, разве не так?
Джо согласно кивнул и тут же задал следующий вопрос:
— Ты знаешь, кто взорвал «Конфронтэйшн»?
— Да, Джо. И я знаю, почему ты это сделал.
ТЫ ВСЕГО ЛИШЬ НИЧТО
— Ладно, тогда я задам тебе последний вопрос — и очень хочу, чтобы ты дал на него правильный ответ. Почему ты помогаешь иллюминатам имманентизировать Эсхатон, Хагбард?
— Как однажды сказал очень мудрый человек, когда приходит время паровых машин, их оборудуют паровыми двигателями.
— Господи, — устало сказал Джо. — А я-то думал, что прошёл это pons asinorum [8] .Поняв, как достать гуся из бутылки в дзэнской загадке, — не нужно ничего делать, просто следует подождать, пока гусь сам проклюет себе путь на волю, как проклёвывает его цыплёнок, вылупливаясь из яйца, — я осознал, что «Делай, что хочешь» превращается в «вот весь закон» посредством математического процесса. Обе части уравнения уравниваются, когда до тебя доходит, о ком именно идёт речь. Вселенная настолько же жива, насколько живы мы все, и настолько же механична, насколько механичны мы. Робот. Тот, кому можно доверять больше, чем всем буддам и святым. О Господи, я думал, что все понял. Но этот… этот… этот твердокаменный фатализм — за каким чёртом мы направляемся в Ингольштадт, если ничего не можем сделать?
— У монеты две стороне. Сейчас монета выпадает одной стороной, но у неё по-прежнему две стороны. — Хагбард напряжённо подался всем телом вперёд. — Она механическая и живая. Приведу тебе сексуальную метафору, поскольку ты обычно водишься с нью-йоркскими интеллектуалами. Ты смотришь на женщину в другом конце комнаты и знаешь, что ещё до утра ляжешь с ней в постель. Это механический процесс: что-то произошло, когда ваши глаза встретились. Но оргазм — процесс органический: ни ты, ни она не можете предсказать, каким он будет. Точно так же я знаю, как знают это и иллюминаты, что имманентизация произойдёт первого мая в результате механического процесса, запущенного два столетия назад Адамом Вейсгауптом, и вследствие иных процессов, запущенных другими люди позднее. Но ни я, ни иллюминаты не имеем представления, какую форму примет имманентизация. Вовсе не обязательно, что на Земле наступит ад. Возможно, наступит рай. Именно поэтому мы направляемся в Ингольштадт.
THREE O'CLOCK TWO O'CLOCK ONE O'CLOCK ROCK
Я стала копом из-за Билли Фрешетт. Впрочем, мне не хочется вас обманывать — дело не только в ней. Но она, безусловно, сыграла чертовски важную роль в этом моем решении, что любопытно, если учесть все последующие события и то, как Майло Фланаган, поручив мне проникнуть в группу анархистов Линкольн-Парка, затянул меня по самую мою чёрную задницу в международную интригу и йогический трах с Саймоном Муном. Но, может быть, мне стоит начать рассказ с самого начала — с Билли Фрешетт. Видите ли, в начале пятидесятых я была маленьким ребёнком, а она — пожилой женщиной. (Тогда Хасан ибн Саббах Икс ещё действовал в открытую; он шлялся по Саут-сайду и проповедовал, что совсем недавно в Англии умер величайший Белый Маг и теперь начинается эра Чёрных Магов. Впрочем, все считали его просто жеребцом, которому наркотики сорвали крышу.) Мой отец работал поваром в ресторане на Халстеде. Однажды он показал мне её на улице (должно быть, это произошло незадолго до её возвращения в висконсинскую резервацию, куда она отправилась умирать).
— Видишь эту старуху, детка? Она была подружкой Джона Диллинджера.
В общем, я посмотрела и увидела, что она действительно сильная, собранная и что её не сломило то, что с ней сделал закон. Но ещё я увидела, что её окружает чёрный ореол скорби. Папа ещё долго что-то рассказывал о ней и о Диллинджере, но мне запомнилась лишь её скорбь. Это воспоминание запечатлелось в каждой клеточке моего детского сознания. Мне понадобились годы, чтобы понять, о чем она на самом деле скорбит: о том, что она была обычной женщиной саутсайдского бандита, хоть и индианкой. У чёрных в Чикаго один путь — вступить в банду. Саймон называет это Вечной Солидарностью. Но, как я понимаю, есть только одна поистине надёжная, и к тому же самая крупная банда — мальчики Мистера Чарли [9] , гребаный Истэблишмент.
Наверное, каждый чернокожий коп в глубине души чувствует (причём ещё до того, как убеждается в этом самолично), что он никогда не сможет вступить в эту банду, по крайней мере в качестве полноправного члена. Я выяснила это быстрее всех, поскольку была не только чернокожей, но и женщиной. То есть я вроде бы числилась в этой самой крупной и самой преступной банде, но стремилась к чему-то лучшему, невозможному, жаждала чуда, которое перенесло бы меня с черно-белой шахматной доски мужчин в такое место, где я могла бы быть собой, а не пешкой, переставляемой по доске из прихоти Чарли.
У Отто Уотерхауса такого чувства не было, по крайней мере до тех пор, пока игра не подошла к концу. Я никогда не знала, что творилось у него в голове (а вот он был настоящим копом и начал читать мои мысли практически сразу после нашего знакомства; я всегда чувствовала, что он за мной следит, дожидаясь момента, когда я повернусь спиной к Чарли и перейду на другую сторону), но он не был Черномазым в обычном смысле: он гнобил Чёрных не ради Белых, а ради самого себя; это был его личный выбор.
Отто стал моим связником, когда меня назначили на подпольную работу. Мы встречались в таком месте, которое я могла посещать в любое время, ни у кого не вызывая подозрений. Это была обшарпанная юридическая контора «Вашингтон, Вейсгаупт, Будвайзер и Киф», расположенная на Норт-Кларк, 23. Позже, по какой-то причине, о которой мне не сообщили, её переименовали в «Рали, Кемпт, Шивелд и Каут», а потом в «Вири, Стэйл, Флэтт и Профитэйбл», и для видимости туда наняли парочку адвокатов, которые оказывали юридические услуги корпорации «Блю Скай».