Кунце показал девушке групповую фотографию офицеров на пикнике, и она тут же указала на Дорфрихтера: этот офицер покупал коробочки, сказала она.
Кунце отправился из магазина прямо в свой номер в отеле и попросил соединить его с генералом Венцелем в Вене.
Тридцатого ноября погода разыгралась не на шутку. С вершины Римских холмов, где жил обер-лейтенант Дорфрихтер, можно было разглядеть только очертания близлежащих домов. Остальной город был покрыт чем-то, напоминавшим пивную пену.
Он сидел за завтраком и читал утреннюю газету. На первой полосе снова была заметка о деле Чарльза Френсиса. Как и во всех предыдущих, ничего, кроме спекуляций, там не было. Армия по-прежнему отказывалась сообщить прессе что-либо существенное.
Накануне один из депутатов парламента, Риттер фон Мюленверт, сделал запрос военному министру. Он хотел бы знать, касаясь дела Чарльза Френсиса, к чему вся эта завеса тайны вокруг этого дела? Пытается ли министерство вообще навеки скрыть от общественности правду? Или можно допустить, что преступник арестован, предстал перед военным судом или даже уже казнен?
— Что нового в газете? — спросила Марианна. Она встала вместе с мужем, хотя он и уговаривал ее побыть еще в постели. С момента визита капитана Кунце она то и дело ударялась в слезы, даже по самому незначительному поводу.
— Ничего особенного, — сказал Дорфрихтер. — Бельгийский король Леопольд заболел. Хочет лишить свою дочь Луизу наследства. Ему, кажется, не сильно повезло с дочерьми, да? Одна выходит замуж против его воли, другая связалась вообще с аферистом.
— А что еще?
— В Вену прибывает король Дании. Царица все еще недомогает. Интересно, на что бы вообще жили газеты, если бы не было монархий? О, это интересно! Сербская армия в скором времени получит на вооружение девяносто тысяч самозарядных винтовок, десять батарей гаубиц, сто пятьдесят пулеметов, сто двадцать миллионов пуль и патронов для двухсот тысяч солдат! Официально отрицается, что король Петр посетил царя. Это означает, что он наверняка в Санкт-Петербурге и получает от русского командования указания по проведению запланированной кампании против монархии.
Он в сердцах отшвырнул газету.
— А мы тут валяем дурака и теряем драгоценное время. Все думают, что мир будет вечно!
— А что с этим делом Чарльза Френсиса? — спросила Марианна. — Нашли они этого человека?
— Какого человека?
— Ну, который яд рассылал.
Дорфрихтер встал из-за стола.
— Нет. И коль ты меня спрашиваешь, они его никогда не найдут. Но пока они закроют это дело, успеют погубить несколько невиновных.
— И нас в том числе, — сказала она, и ее глаза наполнились слезами.
— Нас — никогда, — засмеялся он. — Мы им не достанемся. Они могут только со слабаками да трусами дело иметь. А с нами — извините.
— А я как раз слабая и трусиха, — вздохнув, сказала Марианна.
— Ты женщина, и причем на девятом месяце. Когда все будет позади и ты будешь снова как прежде, ты сама будешь надо всем этим смеяться. А до тех пор предоставь все мне, дорогая. Мне хватит сил на двоих.
Как всегда, он отправился в казарму пешком. Его рота отрабатывала штыковой бой под руководством старшего фельдфебеля. Дорфрихтер считал это старомодным и даже нелепым — столько сил тратить на обучение бою пехоты. Он был приверженцем огнестрельного вооружения и защищал свои взгляды открыто, в том числе и перед своим командиром. Для командования не было секретом, что он честно исполняет свой долг пехотного офицера, но без особого энтузиазма. Лучшим образом он показывал себя при маневрах, особенно когда он мог проявлять собственную инициативу. На последних маневрах летом он был прикомандирован к штабу эрцгерцога Франца Фердинанда. На редкость умело организованное отступление с последующим ударом молва приписывала не в последнюю очередь тому факту, что в его свите был Дорфрихтер.
Роту составляли выходцы из Верхней Австрии, крепкие крестьянские парни и горцы. Некоторые происходили из его родного Зальцбурга или жили в соседних горах. Отдельные семьи Дорфрихтер хорошо знал, с солдатами ему удалось легко найти контакт — его уважали. Командир полка знал, что солдаты в любом бою, не раздумывая, пойдут за Дорфрихтером.
Около одиннадцати часов Дорфрихтер получил приказ явиться в комендатуру к майору Шульце. На этот раз его не заставили ждать, а пригласили сразу же в кабинет. Комиссия была в полном составе: генерал Венцель, комиссар доктор Вайнберг — оба прибыли утром из Вены, — капитан Кунце и майор Шульце, председатель гарнизонного суда в Линце. Молодой лейтенант вел протокол, он один поднялся, когда вошел Дорфрихтер. Остальные продолжали сидеть, и никто не предложил Дорфрихтеру стул.
Капитан Кунце начал допрос. Без долгого предисловия он взял одну из трех коробочек, которые стопкой лежали на столе.
— Вы когда-нибудь видели эти коробочки?
Глаза капитана внимательно следили за лицом молодого человека. Он ожидал увидеть тревогу или испуг и был слегка сбит с толку, когда не обнаружил ни того ни другого. Абсолютное хладнокровие обер-лейтенанта вызвало у него гнев, смешанный с удивлением. Дорфрихтер подошел ближе, чтобы рассмотреть коробочки получше.
— Так точно, — кивнул он и тут же поправился: — Вернее, одну, похожую на эти, в которой я лейтенанту Дильманну послал дюжину писчих перьев.
— Вы купили ее специально для этого случая?
— Нет, господин капитан. У меня дома таких много.
— Сколько же?
— Я не знаю, господин капитан. Невозможно уследить за всем хламом, который собирается в хозяйстве.
— Делали ли вы когда-нибудь покупки в хозяйственном магазине Моллера на Бетховенштрассе?
Дорфрихтер слегка приподнял плечи.
— Вполне возможно, хотя я не припоминаю сам магазин. Бетховенштрассе? — пробормотал он. — Это недалеко от вокзала. Может быть, я там что-то и покупал. Линейку, например. Да, я припоминаю, что я где-то там, в маленьком магазине, покупал линейку.
— Это была не линейка. Это была дюжина таких коробочек.
Дорфрихтер потряс головой. Он казался сильно удивленным.
— Должно быть, это было очень давно. Не могу припомнить.
— Это было совсем не так давно, — сказал Кунце. — Сразу после первого ноября.
Дорфрихтер сделал жест рукой, показывая свое удивление.
Кунце прошептал что-то молодому лейтенанту, тот встал, вышел из кабинета и возвратился с младшей дочерью Моллера. На ней была коричневая шерстяная юбка и блузка с рукавами «фонариком», которую она для этого случая выпросила у одной из сестер. Довольно замысловатая шляпка, украшенная чем-то похожим на хвост енота, венчала ее прическу. При взгляде на группу официальных мужчин у девушки задрожали губки и она зарделась. Она понимала, что эти люди тут же догадались, что она изображает из себя взрослую.