Они были одни, вероятно, в последний раз в жизни, и между ними все должно быть выяснено раз и навсегда, потому что если не сейчас, то уже никогда, подумал Кунце. У него было непреодолимое стремление привлечь к себе этого человека. Своим признанием Петер Дорфрихтер подписал себе смертный приговор. Он уже фактически был умирающим, в то время как Кунце определенно предстояло жить дальше.
— Вы законченный идиот! — в сердцах закричал Кунце. Больше всего ему хотелось в этот момент избить до крови это безупречно красивое лицо заключенного. — Как вы вообще могли предположить, что мы вас не поймаем? Что вы о себе возомнили? Вы что, действительно думали, что сможете армию обмануть? В первый же день, когда мне было поручено это дело, я знал, что это дело рук одного из тех, кого обошли. Мне не оставалось ничего другого, как взять в архиве военного училища несколько экзаменационных работ и отдать их на экспертизу почерковеду. Я вовсе никакой не гений, в лучшем случае средний по способностям юрист. На самом деле гений — это вы! Ах, проклятье! — Он почувствовал в левом виске острый укол боли и одновременно нарастающую тошноту — признак надвигающегося приступа мигрени.
Дорфрихтер смотрел на него обескураженно и одновременно был заметно тронут.
— Мне очень жаль, — сказал он и быстро поправился: — Я имею в виду не сам мой поступок, я уже говорил вам, что все сделал бы снова. Нет, мне очень жаль, что я стольким людям погубил жизнь — Марианне, Ванини, Фридриху Габриель, Анне Габриель, вам…
— Мне?
— Этот случай был для вас вовсе не подарок, я убежден, что, будь ваша воля, вы бы его никогда не взяли. Вы слишком порядочный человек для всей этой отвратительной истории.
Кунце чувствовал, как боль нарастает.
— Вы ошибаетесь, — сказал он. — Ни за что на свете я бы не отказался. И не потому, что у меня были лучшие карты на руках. Нет, совсем не потому! Но почему, черт побери, вы сознались? — вдруг вырвалось у него. — Почему именно сейчас, а не гораздо раньше?
Дорфрихтер закрыл лицо руками.
— Я признался, чтобы положить конец всей этой истории. Я просто все про… вот и все. — Он посмотрел на Кунце. — Простите, что я так осложнил вашу работу. — Он улыбнулся. — Даже день свадьбы я умудрился вам испортить.
В комнату влетели Стокласка и Хайнрих, оба с сильно покрасневшими лицами: когда гости разошлись со свадьбы, они продолжили празднование в кафе отеля. После долгих поисков там их и обнаружили. Они совсем не удивились, увидев, что капитан, вместо того чтобы ехать в поезде в Венецию, сидит за своим письменным столом.
Как только оба лейтенанта заняли свои места, Кунце приступил к официальному допросу обвиняемого.
— Когда вам впервые пришла мысль об отравлении?
Это был один из тех дней, когда все идет наперекосяк. Обер-лейтенант Петер Дорфрихтер должен был в этот дождливый день уже в шесть часов утра быть в казарме, чтобы устроить проверку в своей роте. Обычно это проделывал его заместитель, но тот был в отпуске и наслаждался красавицей Веной. После проверки рота отправилась на учебный плац, а Дорфрихтер — в свою служебную комнату, где ему надо было кое-что привести в порядок. По пути он зашел ненадолго в госпиталь навестить унтер-офицера, которому колесо полевой кухни отдавило левую ступню. Из всех офицеров полка у обер-лейтенанта Дорфрихтера был наилучший контакт со своими людьми. В его роте царил порядок. До сих пор не было ни одного случая нарушения субординации, дезертирства или самовольного ухода из части.
Он пробыл около десяти минут возле унтер-офицера и заглянул на минуту к солдату, которого оперировали по поводу аппендицита. Солдат был призван из его родного города Зальцбурга. Для парня его появление было сродни явлению Отца, Сына и Святого Духа. Восхищение и поклонение, которое он читал в глазах солдата, радовало и льстило.
Из госпиталя он отправился в комендатуру и взял отложенный для него экземпляр «Gazette» с приказом от первого ноября. Он умышленно отодвинул это на время, пока не освободится, потому что опасался разочарования. В мае он был переведен в Линц войсковым офицером. Уже давно бродили слухи, что начальник Генерального штаба, фельдмаршал-лейтенант Конрад фон Хётцендорф, собирается уменьшить число выпускников военного училища, подлежащих переводу в Генеральный штаб. До 1909 года тридцать лучших выпускников каждого года после четырехлетней службы в различных гарнизонах переводились в Генеральный штаб. Закончившему под номером 18 Дорфрихтерудо появления этих слухов опасаться было нечему.
Приказ был напечатан на второй странице. В нем были приведены фамилии только пятнадцати выпускников военного училища 1905 года, которым присваивалось воинское звание капитана и которые подлежали окончательному переводу в Генеральный штаб.
Он читал фамилии: 1. Аренс, 2. Айнтхофен, 3. Шёнхальс, 4. фон Герстен, 5. Виддер, 6. Принц Хохенштайн, 7. Дугонич, 8. Мадер, 9. Ландсберг-Лёви, 10. Храско, 11. Траутмансдорф, 12. Молль, 13. Мессемер, 14. Облонски, 15. Ходосси.
Его охватила свинцовая усталость. Он казался себе похожим на того, кто после утомительнейшего восхождения на вершину обнаружил, что он шел неверным путем и не на ту гору. Если бы он был один в комнате, он бы дал волю своей ярости, разразившись проклятиями. А так он спрятал без слов газету в карман плаща и направился к себе домой на Ремерштрассе. Жена наверняка была дома, поскольку она считала, что беременность ее так обезобразила, что на улицу лучше не выходить.
Она обрадовалась его приходу так, как будто опасалась, что он никогда не вернется. Он часто удивлялся тому, какой властью она обладала над ним. Не только красота ее могла быть этому причиной. Что его больше всего привлекало, так это ее абсолютная зависимость от него. Для себя самой она не существовала, она была просто частью его. Оторви ее от него, и она погибнет, как ампутированная часть тела.
Он рассказал ей, что его обошли.
— Я знаю, что ты ужасно разочарован, — сказала она, чтобы утешить мужа, и поцеловала его. — Но мне нравится в Линце. Мне нравится наша квартира. Это наш первый настоящий дом.
Его разочарование перешло постепенно в ярость. Среди пятнадцати не было ни одного, кто бы мог сравниться с квалификацией Петера Дорфрихтера. Возможно, они были хорошими спортсменами, лучшими наездниками, но зачем было целых два года мучить людей в этом чертовом военном училище, если шефу Генерального штаба Конраду нужны в первую очередь хорошие спортсмены? Почти по всем предметам у него были отличные оценки, кроме этого, он владел шестью иностранными языками. Понятно, что он падал с лошадей чаще, чем Принц Хохенштайн или улан Облонски. Но в будущей войне всё будут решать совсем не атаки «легкой кавалерии».
Он был настолько взбудоражен, что это становилось невыносимым. Что-то нужно было делать, и он решил погулять с Троллем. При возвращении его окликнула жена домовладельца, жившая на первом этаже:
— Присматривайте за собакой, господин обер-лейтенант. Какой-то негодяй разбросал вокруг отравленное мясо. Слышала, что несколько животных уже отравились.