Сейчас он находился в нескольких ярдах от того места, где, завернувшись в полотенца, лежали Амелия и его жена. Лола вытирала дочурке волосы. Цвик и Бет лежали в одном из шезлонгов, Скотти и Джели — в другом. Дженни стояла, завернувшись в желтое полотенце и вытирая волосы зеленым. Взгляд ее был устремлен в густую, темную листву, непроницаемую для света горевших возле пруда фонарей, словно она чего-то ждала. Все казалось каким-то замедленным, словно во сне. Позади него продолжал витийствовать Кукси.
— …да, планета, например, или ее охранители, или ноосфера — можете назвать это как вам угодно. Понимаете, в определенный момент мы решаем, что все, включая нас самих, мертво, что это очень даже превосходно, ибо дает возможность подменить подлинную суть природы некой искусственной абстракцией — скажем, властью, национальной или расовой идей или, как в данном случае, деньгами. Итак, предположим, нечто проснулось после долгой дремоты, долгой, конечно, не по меркам того, что существует уже четыре миллиарда лет, но по нашим представлениям. И вот это нечто ощущает некий зуд, какое-то мелкое раздражение и рассеянно почесывается, а поскольку это почесывание приходится на двадцатый век, сто миллионов человек гибнет в войнах и от голода, и мы, к сожалению, продолжаем в том же духе, потому что ничего не понимаем. Но сейчас ситуация немного интереснее, ибо мы играем с механизмами равновесия, лежащими в основе всего этого бардака. И тут оказывается, что великий Пан, в конце-то концов, вовсе даже не умер. Сейчас он проснулся, не среди нас, конечно, потому что мы мертвые, а среди соплеменников Мойе, но из-за того, что случилось со мной, я был вынужден, если можно так выразиться, произвести импульс, который привел его сюда.
— И что все это значит? — спросил Паз.
Он вовсе не думал, будто Кукси знает ответ, просто хотел, чтобы тот продолжил говорить, словно его речь служила предисловием к некоему действу, которое непременно должно произойти, но произойдет лишь тогда, когда Кукси закончит свой монолог. Паз чувствовал, что ему нужно еще чуточку времени. А кроме того, он знал, что ему нужны его лук и стрелы.
Это была совершенно новая мысль, и он почувствовал, как его тело само собой поворачивается, увлекаемое назад, к «вольво». Не без труда он поднял багажник, словно его руки забыли, как управляться с защелкой, да и сам автомобиль казался ему чем-то неправильным и нездоровым, таким, чего не должно существовать. Назад, к пруду, Паз вернулся с луком и колчаном стрел, это при том, что ему доводилось стрелять лишь из игрушечного лука, у которого стрелы были с присосками. Сейчас у него не было ни малейшего представления, зачем ему вдруг понадобилось это оружие и что он будет с ним делать, но имелось твердое убеждение в том, что иметь лук и стрелы под рукой для него жизненно необходимо.
Кажется, никто не двинулся с места. Кукси так и продолжал вещать, обращаясь к ночи.
— …в любом случае мы можем видеть новый порядок вещей, новые причинно-следственные связи. Это проявляется в эволюционном процессе, когда вдруг в то или иное время, в том или ином месте неожиданно интенсифицируется видообразование. Почему — у нас нет ни малейшего представления. Сейчас мы, возможно, имеем дело с ситуацией, когда некую форму неосознанного зла постигает прямая кара. Это своего рода ответ на вопрос, почему все плохое обычно случается с хорошими людьми, а не наоборот. Некто отдает приказ, и на другом конце длинной цепи исполнителей мы имеем убийства, грабеж, опустошение, и все это ради пополнения чьих-то банковских счетов. А что произойдет, если эту, дергающую за веревочки, руку откусить? Произойдут ли перемены, или мы настолько закоренели в своей косности, что не сработает даже это? И что, если действительно, как сейчас, потребуется принести в жертву дитя? Хоть это привлечет к себя чье-то долбаное внимание?
На этом месте Кукси возвысил голос, но, кажется, никто его не слышал. Все смотрели на Ягуара.
Ягуар бесшумно появился из тьмы и ступил на мощеный внутренний двор, окружавший пруд. Он был гораздо больше, чем Паз мог вообразить, размером почти с африканского льва, но с более поджарым, удлиненным телом. Значительно крупнее настоящего ягуара, он словно светился изнутри, как потайной фонарь, а черные круги, казалось, вибрировали на золотистом фоне. Кукси лишился дара речи и остолбенел — его рот, только что произнесший последние слова, так и остался открытым. Паз хотел крикнуть, чтобы Лола хватала ребенка и бежала, но оказалось, что и у него пропал голос. Зато он чувствовал, как его руки, действуя сами по себе, вытаскивают стрелу из колчана и накладывают на тетиву. Стрелы были длинными, оперенными ярко-зелеными перьями попугая, с очень острыми наконечниками из молочного камня.
Ягуар скользнул через патио к пруду, туда, где лежали Лола с Амелией: головка девочки покоилась на маминых коленях, и Лола распутывала пальцами волосы дочурки. Паз видел, как его дочь взглянула прямо в топазовые светильники глаз божества: на ее лице блуждала мягкая улыбка. Лола смотрела на зверя с выражением, которое Паз назвал бы мимолетным вежливым интересом, словно девочка решила познакомить маму с новой, случайной подружкой по играм. Все остальные, похоже, были неподвижно прикованы к своим местам, словно фоновые фигуры на классическом полотне, — это сходство усиливалось благодаря ленивым позам и драпировавшим их пляжным полотенцам.
Паз решил, что он ошибся; на самом деле это не что иное, как удивительно отчетливый, реалистичный сон, из числа тех, которые так часто снились ему в последнее время. В нем была девочка, и был Ягуар, которому предстояло принять ее в жертву во имя всеобъемлющего и всеобщего блага, ибо с этим жертвоприношением мир вновь обретет целостность. Паз даже проникся гордостью оттого, что его дочь удостоена столь высокой чести.
В этом видении он видел суть ее существования, прослеживал поколения ее предков: евреев — вплоть до древнего Иерусалима, африканцев — вплоть до йоруба из Ифе, испанцев — вплоть до составивших основу этой нации римлян, греков, готов, арабов. Всех ее прародителей, собиравшихся в синагогах, служивших идолам йоруба или владельцам плантаций сахарного тростника, воевавших с язычниками, молившихся Аллаху. Всех тех, чьи судьбы в своем слиянии привели к появлению этого сияющего чада.
Внезапно масштабное созерцание было прервано каким-то стремительным движением возле пруда. Дженни Симпсон рванулась с места и повисла у Ягуара на шее, вцепившись в золотистую шкуру и выкрикивая:
— Нет! Нет! Прекрати! Оставь ее!
Джимми все это показалось абсурдом: она обращалась с чудовищем как с непослушным щенком, и он даже ощутил смутную досаду из-за такого прозаического вмешательства в грозную эстетику разыгрываемой сцены.
Ягуар отряхнулся, словно собака, и молодая женщина, отлетев в сторону, звучно шлепнулась на плитку. А потом Паз услышал другой звук, рык, такой низкий и глубокий, что он показался ему воображаемым, похожим на те обманчивые звуки, которые человек порой слышит, проваливаясь в сон.
Ар-рар-рах. Ар-рар-рар-рах.
Это словно послужило сигналом: при этом звуке Паз ощутил в голове некое шевеление, а затем, повинуясь Иному, пребывающему внутри, пришло в движение и его тело. Он почувствовал, как руки натягивают тугой лук, оперение стрелы коснулось его щеки, а потом он спустил тетиву.