— Чаз, а как же Марк? Разве ты не должен поделиться с ним…

— Нет, только не с Марком, — оборвал Чаз, и его лицо как-то поблекло.

Мне показалось, он сейчас расплачется.

— В таком случае я не понимаю, о чем ты говоришь, — сказал я.

Однако у меня уже появились кое-какие догадки, и я ощутил в груди неприятную пустоту. У нас в семье, слава богу, ни у кого нет душевных болезней. Мои дети без каких-либо проблем прошли через переходный возраст, и в моей области деятельности безумные маньяки, если не брать в расчет тех, кто снимает кино, встречаются крайне редко. Поэтому я поймал себя на том, что совершенно растерялся в присутствии человека, у которого, как я сейчас понимал, случился приступ паранойи.

Вероятно, Чаз прочитал мои мысли, потому что он потрепал меня по плечу и улыбнулся — призрак старого Чаза, показавшийся на миг.

— Нет, возможно, я сумасшедший, но сумасшедший не в том смысле, в каком ты подумал. За мной действительно охотятся. Слушай, сейчас мне нужно отсюда уйти. Прослушай то, что я тебе передал, и мы поговорим обо всем утром.

Чаз протянул мне руку как совершенно нормальный человек, мы попрощались, и он скрылся в толпе.

Я вернулся в гостиницу, налил себе виски и вставил компакт-диск Чаза в свой портативный компьютер, размышляя: «Ну хорошо, в худшем случае это всего восемьдесят минут, и если это окажутся бредни сумасшедшего, я вовсе не обязан их слушать». Однако выяснилось, что это был не просто аудиодиск, а десяток с лишним сжатых аудиофайлов, с многими часами записанной речи. Итак, что мне делать? Я устал, мне хотелось спать, однако я также хотел выяснить, действительно ли у Чаза Уилмота съехала крыша.

И еще одно. Я вкратце обрисовал свою жизнь — абсолютно непримечательное существование, начисто лишенное острых углов. Наверное, мне захотелось вкусить чего-нибудь необычного, того, чем, на мой взгляд, является жизнь художника, от чего сам я в ужасе отказался давным-давно. Быть может, именно поэтому американцы боготворят знаменитостей, хотя лично я отношусь к этому крайне отрицательно и не желаю иметь с этим ничего общего — ну, может быть, лишь самую малость. Но вот мне самому представилась возможность заглянуть в замочную скважину, и я не смог устоять перед искушением. Выбрав самый первый файл, я нажал нужные кнопки, и из колонок полился голос Чаза Уилмота-младшего.

~ ~ ~

Спасибо за то, что слушаешь. Я прекрасно сознаю, что навязался со своим рассказом, но, когда я услышал о том, что Марк устраивает этот вечер и ты на него приглашен, я понял, что лучшего момента не придумать. Мне хотелось бы поговорить с тобой о многом, но все остальное подождет до нашей следующей встречи. Жаль, что ты не видел саму картину: все эти плакаты — дерьмо собачье, как и любая репродукция, но, полагаю, ты читал о том, как она была обнаружена и все такое. Все это ложь — или может быть ложью. Оказывается, действительность гораздо более гибкая, чем я предполагал. Так или иначе, позволь сначала подготовить нужные декорации.

Ты когда-нибудь в старые времена баловался экстези? Да, сейчас я вспоминаю, что сам угостил тебя первой дозой — настоящей «кислотой» багрового цвета, после чего мы целый день гуляли по Риверсайд-парку и разговаривали о чайках, гадая, каково быть чайкой. Помню, ты переслал свое сознание одной из них и парил над Гудзоном, а вторую, плохую часть этого путешествия мы провели у тебя в комнате. Это было на предпоследнем курсе, в самом начале весны. Я потом спросил, как тебе понравилось, и ты сказал, что не мог дождаться, когда все это закончится. Да-да.

Именно об этом я и говорю: получалось, ты сознавал, что накачался наркотиками, понимал, что у тебя галлюцинации, даже несмотря на то, что галлюцинации казались самой что ни на есть действительностью. Однажды — я тебе об этом не рассказывал? — я набрался экстези, и так получилось, что у меня в руке лежал треугольный гитарный медиатор из узорчатой пластмассы. Я полночи пялился на него, и эти маленькие коричневые завитки ожили и показали мне всю историю западного искусства: первые наскальные рисунки в пещере Ласко, изваяния Кикладской культуры, древних греков, а затем Джотто, Рафаэля, Караваджо, и так до самого Сезанна. И не только это: мне открылось будущее искусства, формы и образы, которым суждено пробиться сквозь безликие пустоши постмодернизма и создать новую эпоху в великом шествии человеческой созидательности.

И разумеется, после этого случая я только и думал о новом путешествии, поэтому в следующие выходные я приготовил все необходимое, зажал в руке медиатор и принял дозу побольше — и ничего. Хуже чем ничего, потому что медиатор остался тем, чем он и был, — дешевым куском пластмассы. Однако в комнате ощущалось чье-то зловещее присутствие, словно в углу затаился огромный черный пекарь Пиллсбери, [9] и оно смяло и раздавило меня, и насмехалось надо мной, потому что вся эта прошлая штуковина с медиатором была лишь уловкой, целью которой было заставить меня отправиться в новое путешествие, чтобы эта тварь смогла меня сожрать.

Помнишь Зубкоффа, моего бывшего соседа по комнате? Он учился на медицинском. Не выходил из своей комнаты и зубрил уроки. Мы прозвали его «Волшебным грибом», вспомнил? Он вдруг свалился на меня как снег на голову. Теперь Зубкофф ученый, занимается исследованиями. Я принимал участие в одном его эксперименте, посвященном тому, как наркотики влияют на творческий процесс.

Ты никогда не задумывался над тем, как работает головной мозг? Ну, скажем, откуда приходят мысли? Я имею в виду, откуда они приходят? Совершенно новые мысли, вроде теории относительности или использования перспективы в живописи. Или почему одни люди ну просто жутко творческие натуры, а другие за всю свою жизнь ничего не могут придумать? Ну да ладно, поскольку ты — это ты и, возможно, у тебя этот вопрос вообще никогда не возникал.

Но меня он всегда зачаровывал, этот главный вопрос всех вопросов, и, помимо того, что мне отчаянно хотелось вернуться к медиатору, я еще хотел узнать, что будет дальше. Я имею в виду, с западным искусством. Я до сих пор не могу поверить, что все это в конечном счете свелось к тому ничтожеству, каким оно выглядит сейчас: к огромным гротескным статуям героев комиксов, к обоям и музыкальным автоматам, к маринованным трупам, к горам пакетов с грязным бельем в углу белой комнаты и подписью «Это петух». Конечно, ты можешь сказать: «Что ж, все проходит». В Европе на тысячу лет перестали отображать искусством жизнь, а затем начали снова. По всему миру сердцевиной литературы были стихотворные эпосы, а затем их перестали писать. Так может быть, то же самое происходит и с традиционной живописью, на холсте, масляными красками. И теперь у нас есть кино. Но потом ты вынужден задать вопрос: почему рынок произведений искусства такой огромный? Люди хотят покупать живопись, а доступен им лишь этот жуткий мусор. Должен быть какой-то способ, чтобы тебя не смыло безжалостным потоком новшеств, как метко выразился Кеннет Кларк. [10] И как всегда говорил мой отец.