Не обращая на них внимания, Крозетти прошел в фургон. Кэролайн двигалась следом, чуть не наступая ему на пятки. Роб дернулся за ними, но Браун положил ему руку на плечо.
— Пора уходить, джентльмены, — заявил он тоном, не допускающим возражений. — Думаю, в ваших интересах собрать снаряжение и убраться отсюда до приезда полиции.
— Что, и взглянуть нельзя? — спросил Роб.
— Боюсь, что нет. Для вас же лучше ничего не знать. — Браун достал из внутреннего кармана куртки толстый конверт и вручил его Найджелу. — Приятно было работать с вами.
Геологи смиренно принялись собирать свои приборы.
Крозетти нашел в фургоне крепкий зажим, молоток и ручное зубило. Зафиксировав цилиндр, он вскрыл свинец на одном конце и медленно вытащил изнутри тяжелый рулон бумаги, перевязанный темной лентой. Бумага оказалась почти белой и выглядела свежей, не потемневшей, не ломкой, какой, по его представлениям, должна была быть бумага четырехсотлетней давности. Он почувствовал шок, когда понял, что последним к этой рукописи прикасался Ричард Брейсгедл, а до него — Уильям Шекспир. Он высказал это Кэролайн.
— Да, теперь ты наравне с великими. Развяжи ленточку, ради бога!
Он распутал узел и расправил листы на столе. Чернила черные, лишь слегка окислившиеся, и почерк не Брейсгедла. Страницы аккуратно разлинованы и исписаны тремя вертикальными колонками: имя персонажа, его реплика и сценические ремарки. Экономный Эйвонский Лебедь писал на обеих сторонах каждого листа. Крозетти машинально сосчитал их: двадцать один лист размером ин-фолио. Наверху, на первой странице, крупными буквами — такими, что даже Крозетти сумел разобрать почерк, — было написано: «Трагедия о Марии, королеве Шотландской».
Рука Крозетти, сжимавшая лист, дрожала. Как Фанни назвала пьесу? Самым дорогим движимым имуществом в мире. Он скатал листы, засунул их обратно в цилиндр вместе с ленточкой и вернул на место свинцовую печать. После чего заключил Кэролайн в медвежьи объятия, закружил, завопил, точно маньяк, и крепко поцеловал ее в губы.
Когда они ехали обратно, Браун сказал:
— Полагаю, все в порядке? Шум, что вы подняли, был криком победы, а не стенаниями поражения?
— Да, все наши мечты сбылись. Я так понимаю, вы собираетесь бросить этот автомобиль.
— Да, чуть попозже, — сказал Браун. — У нас есть еще несколько машин сопровождения, для полной надежности охраны.
Они въехали в проулок, где их ждали знакомый «мерседес» (или другой, в точности такой же) и безымянный черный фургон с двумя мужчинами на переднем сиденье. С надежностью охраны, по-видимому, все было в порядке, поскольку до аэродрома добрались без приключений. В фургоне оказалось уютно, и Крозетти всю дорогу подремывал, держа цилиндр на коленях. Браун ни о чем не расспрашивал и не просил показать, что они нашли. Добравшись до места, он просто сдал их с рук на руки симпатичной женщине средних лет, одетой в голубую униформу, — мисс Парр, агенту по транспортировке, — и отбыл.
Мисс Парр отвела их в комнату отдыха, оглядела Крозетти с ног до головы и спросила, не хочет ли он освежиться. Он ответил, что был бы рад принять душ и сменить одежду, если это можно устроить. Нет необходимости говорить, что это оказалось можно устроить; чего нельзя устроить для людей, летающих на частных самолетах? И он хотел бы получить два больших конверта и упаковочную ленту. Все это принесли, он пошел в мужскую комнату, прихватив свою дорожную сумку и самое дорогое движимое имущество в мире. Запершись в выложенной голубой плиткой комнате, он достал рукопись, убрал ее в один из конвертов, запечатал его и липкой лентой прикрепил под подкладкой на спине своей вельветовой спортивной куртки. Он повесил куртку на крючок возле пластиковой занавески, разделся и принял душ, поражаясь тому, сколько грязи смыл с тела. Под душем он думал о том, почему не оставил эту проклятую пьесу с Кэролайн, почему фактически спрятал рукопись.
Потому что он не доверяет ей, ответил Рациональный Альберт. Но я люблю ее, а она любит меня, возразил Влюбленный Ал. Она сама сказала. Однако Крозетти понимал: очарование этой женщины отчасти основано именно на ее таинственности и непредсказуемости; значит, она способна выкинуть что угодно. Даже сейчас нет никакой гарантии, что он найдет ее на прежнем месте, выйдя из душа. Возможно, он никогда больше ее не увидит. Эта мысль заставила его быстро завершить свой туалет. Пять минут спустя, еще не высохший, но в аккуратно застегнутой куртке, он вернулся в зал аэропорта с дорожной сумкой в руке (там лежал свинцовый цилиндр Брейсгедла) и пухлым конвертом, набитым туалетной бумагой и заклеенным липкой лентой. Кэролайн не исчезла. Она тоже приняла душ и переоделась, и ее влажные волосы казались темнее, чем прежде.
Он сел рядом.
— Еще один перелет, и это приключение закончится.
— Надеюсь, — ответила она. — Терпеть не могу приключения. Хочу оказаться на месте и, просыпаясь, каждое утро видеть одних и тех же людей и заниматься одним и тем же делом.
— Переплетным делом.
— Да. Знаю, тебе это кажется скучным. Знаю, ты считаешь, что снимать кино — это серьезное искусство, а делать книги — все равно что… ну, не знаю, как вязать шерстяной платок. Мне все равно. Это моя жизнь. Я хочу забрать детей и уехать в Германию, где смогу изучать переплетное дело. Изучать переплетное дело и делать книги, и больше ничего. Это и будет моей жизнью.
— Летом я приеду к тебе?
Она отвернулась и махнула рукой.
— Не надо сейчас, Крозетти. Я так устала. Можем мы просто… ну, побыть вместе еще пару часов, не придумывая никаких долгосрочных планов?
— Конечно, Кэролайн. Как скажешь.
Он подумал, что именно такие слова и напечатали бы на упаковке с их отношениями, где пишут: «Содержимое ядовито и огнеопасно». — Как скажешь.
Он отошел немного в сторону и позвонил Мишкину в Нью-Йорк. Тот выслушал новости, поздравил его и сказал, что в аэропорту их встретит машина.
Самолет на этот раз был «Сайтейшн X»: блестящий и маленький, рассчитанный на шестерых, с закрытым отделением в задней части, где находились два кресла, похожие на постели. Заметив их, Крозетти едва не брякнул, что они могут очень мило провести время, но вовремя сдержался.
Вибрации были нехорошие, как часто бывало с Кэролайн Ролли. Он вздохнул, пристегнулся, выпил шампанского. Самолет взревел, Крозетти прижало к сиденью, и они взлетели, очень резко набирая высоту. Он почувствовал, как «самое дорогое движимое имущество» вминается в его позвоночник. Конверт с рукописью-приманкой лежал на соседнем сиденье. Какое-то время Крозетти листал журнал, а потом завернулся в одеяло, натянув его на голову. Это был не скромненький коврик, какие выдают на коммерческих линиях, а теплое полноценное одеяло, как в лучших отелях. Он откинул сиденье пониже и заснул как убитый.
Проснулся он от звяканья посуды и восхитительного запаха еды. Стюардесса готовилась накормить их. Крозетти сел, поднял спинку сиденья и глянул через проход: Кэролайн ушла в туалет. Он проверил конверт, оставленный на сиденье. Липкая лента выглядела нетронутой, однако тщательный осмотр показал, что один из нижних углов конверта осторожно вскрыт и снова заклеен человеком, который мастерски умел обращаться с бумагой и клеем. Крозетти понюхал край и почувствовал слабый запах ацетона. Она использовала жидкость для снятия лака, чтобы растворить клей, а потом восстановить целостность конверта — когда убедилась, что это фальшивка. Он спрашивал себя, что Кэролайн сделала бы с настоящей рукописью и что она подумала, когда поняла, что он соорудил приманку и оставил ее на виду. Для кого еще могла предназначаться приманка, кроме нее? Ох, Кэролайн!..