Потом его ушей коснулся странный звон. Выругавшись, он сел и зашарил рукой по постели, пока не нашел источник звука: старомодный будильник того типа, который так любят в мультиках, — с двумя колокольчиками, кнопкой наверху и круглым белым циферблатом. Кэролайн связала колокольчики тесьмой, чтобы, зазвонив, будильник не разбудил и ее тоже, — типичное, хотя и по-своему изящное решение человека, плохо разбирающегося в технике. Он выключил будильник и увидел записку, приклеенную куском липкой ленты:
Ваша очередь; два последних раза я все сделала сама.
Записка была написана на узкой полоске плотной антикварной бумаги, черными чернилами, изящным почерком. Раздражение Крозетти мгновенно улетучилось. Он вгляделся в спящую рядом Кэролайн. Копна волос на подушке, ухо, нежный изгиб щеки. Он осторожно наклонился, так что их головы разделяли всего нескольких дюймов. Сделал глубокий вдох и почувствовал запах шампуня, клея, старой кожи и… еще чего-то несравненно более интимного, чисто женского. Крозетти не был новичком с женщинами — он специализировался на девушках, кому нравились простые славные парни, и не более того; к тому же он сомневался, так ли уж ему нравится Кэролайн. Вернее, он был уверен, что она ему не нравится. Тем не менее, вдыхая запах ее кожи, он испытал одно из самых острых эротических ощущений в жизни.
Необъяснимо, но факт. Он приподнял пуховое одеяло и увидел, что на ней темная майка; сквозь тонкую материю проступали выпуклые позвонки. Ниже — смутная белизна. Испытывая острое желание выяснить, надето ли на ней еще что-нибудь, он протянул руку и коснулся бедра — еле-еле, тыльной стороной ладони. Он почувствовал упругую плоть; казалось, его руку пронзил удар тока; Ролли зашевелилась и пробормотала что-то.
Он молниеносно вскочил с постели и стоял, судорожно подергиваясь; колени (мыслимое ли дело?) дрожали, пенис набух. Вот черт, несколько раз пробормотал он, и подумал: ух ты, хорошо, что ничего не произошло, но за это надо благодарить не себя. Словно солдат, он промаршировал к раковине и смочил лицо холодной водой. Не плохо бы принять душ, но здесь его не было, как и ванны. Внезапно он представил себе Кэролайн, стоящую на полотенце и легко касающуюся своего тела теплой губкой. Он с усилием отогнал этот образ прочь и начал менять прокладки в книгах.
Наконец с полотенцами было покончено. Ему предстояло убить пару часов до следующей перемены, то есть до пяти утра. Мелькнуло желание порыться в вещах Ролли, обследовать ее нижнее белье, аптечку, документы. Дав этой идее разыграться на экране своего воображения, он отказался от нее. Какой смысл проникать глубже в странности Кэролайн, когда самое разумное — как можно быстрее покончить с дурацким делом и сбежать? Так Зрелый Крозетти убеждал Безумного Ала — новую личность, умирающую от желания залезть под одеяло, сдернуть с Кэролайн Ролли штанишки или, потерпев неудачу, достаточно узнать о ней, чтобы добиться своего со временем.
Однако он обследовал кухню и обнаружил в шкафу (сделанном из вездесущих деревянных досок) упаковку засахаренного печенья и один из крошечных пакетиков с ароматизированным растворимым кофе (в данном случае — с ароматом лесного ореха). Он часто видел их в супермаркете и всегда спрашивал себя, кто покупает такое дерьмо. Теперь он знал. Вскипятив воды в кастрюле, он размешал мерзкое варево и выпил его, исключительно ради кофеина, а потом съел печенье, несвежее и ощущающееся во рту как сладковатый гипс. Судя по запасам, Ролли, очевидно, предпочитала жить охотой.
Слегка взбодрившись от кофе и сладкой закуски, Крозетти установил будильник на пять и снова занялся старыми бумагами. Не прошло и получаса, как он решил, что либо сошел с ума, либо восемнадцать страниц, помеченных водяными знаками с почтовым рогом, исписаны словами на незнакомом языке. Или это код… нет, не код — шифр. Ну-ну, это может быть интересно. Четыре страницы с водяными знаками в виде короны, исписанные другой, более легкой рукой, судя по всему, представляли собой нечто вроде религиозного послания или проповеди:
Мирские слезы падают на землю, но божественные слезы собираются в сосуд. Не судите святые слезы слишком строго. Любой грех утонет в них или душа сгорит…
Интересно, какого рода слезы у Ролли, мимолетно подумал Крозетти? И отложил листы в сторону. Его гораздо больше интересовали двадцать шесть страниц с гербами, исписанные той же рукой, что и восемнадцать на чудном языке. Спустя несколько минут он с радостью обнаружил, что никакой это не иностранный язык, а все тот же английский. Он выхватывал короткие знакомые слова — предлоги «от», «и», «к» — и вскоре обнаружил начало рукописи. По крайней мере, он решил, что это начало. Вверху справа, выше самого текста, стояло короткое посвящение, дата: «25 окт. года 1642», и место: Бавбнри. Нет, здесь что-то не так. Может, это валлийский язык, или… Он снова вгляделся в текст. Внезапно что-то щелкнуло в голове, и он понял, что это Банбери. Крозетти ощутил странный трепет; он был сродни удовлетворению после удачного монтажа фильма, когда сырой материал внезапно обретал форму и наполнялся смыслом.
Это письмо, вскоре понял он, человека по имени Ричард Брейсгедл к жене, которую он называл Нэн. И не просто письмо, а прощальное письмо или… он не мог вспомнить, как такие послания называются. По-видимому, Брейсгедл был смертельно ранен в сражении, хотя Крозетти понятия не имел, где это сражение происходило, кто с кем сражался и в какой войне. Как большинство американцев, он весьма схематически представлял себе историю Европы. Что происходило в 1642 году? Нужно выяснить, и он сделал бы это немедленно, вот только компьютера с широкополосным доступом в Интернет у Ролли, как и многого прочего, не было. Закончив первую страницу, он взял следующую. Там стояла подпись; очевидно, это последняя страница письма. Он занялся ею, потому что листы не были пронумерованы и разложить их по порядку нельзя, предварительно не прочитав.
Он медленно разбирал строчку за строчкой, постепенно привыкая к почерку Брейсгедла. Потом наступил момент, когда Крозетти понял, что с легкостью читает текст, а этот давным-давно умерший солдат для него не менее живой, чем любой участник интернет-чата. Трепет усилился, и романтика палеографии сразила его, словно удар молнии: никто в мире еще не читал этого! Ни одно человеческое существо не видело этих строчек на протяжении трех с половиной столетий, а может, и вообще никогда. За исключением Брейсгедла и его жены. Он словно подглядывал в заднее окошко чужого дома за интимной жизнью посторонних людей.
Еще совсем немного, потому что время мое истекает, и я едва различаю страницу, хотя день ясный, видно, начинается агония. Ты хорошо знаешь мой кожаный сундук, который я храню в своем чулане, в нем ты найдешь письма, зашифрованные тем способом, который я изобрел. Храни их в безопасности и не показывай никому. В них рассказано, как мы шпионили за тайным папистом Шакспиром. Так мы думали, хотя теперь я меньше уверен. Что касается этого, по своим склонностям он был Никакой. Но пьесу о Шотландской М. точно написал он, как я приказал ему от имени короля. Странно все-таки, что, хотя я мертв и он тоже, пьеса еще жива, написанная его собственной рукой, лежит там, где только я один знаю, и, может, останется там навсегда.