Я уже бог знает сколько лет ничего тут не заказывал.
— Carciofi alia giudia, gnocchi alia romana, osso buco. [20] Osso buco особенно хорош сегодня.
— Тогда и мне то же.
Микки вернул ему меню. Когда Пол ушел, он продолжил:
— У них возникла теория, что причина в склонности к жесткому сексу. Ничего себе воображение у полицейских, а? Видят англичанина-гея — и сразу делают вывод, что он снял парня и попросил связать себя, но тот зашел слишком далеко.
— Такое невозможно?
— Ну, конечно, возможно все, но мне совершенно случайно известно, что у Энди были длительные отношения с одним преподавателем из Оксфорда. Его вкусы дальше этого не заходили.
— А может, он изменился. Кто знает?
— Я знаю, в данном конкретном случае. Джейк, я знаком с ним более двадцати лет. — Он пригубил вторую порцию «отвертки». — Это как если бы вдруг выяснилось, что ты теперь гоняешься за мальчишками.
— Или ты, — сказал я, и мы оба рассмеялись.
— Ох, господи, нехорошо смеяться, — продолжал он. — Несчастный ублюдок! Знаешь, я чертовски рад, что был за тысячу миль, когда все это случилось. Копы смотрели на меня с таким интересом, что становилось не по себе. Вынюхивали признаки извращенности.
— Копов звали Мюррей и Фернандес?
Он уставился на меня; его улыбка погасла.
— Да. А ты откуда знаешь?
— Они приходили ко мне. Думали, я способен прояснить ситуацию.
— Почему?
— Потому что он был моим клиентом. Пришел ко мне и рассказал о рукописи, попавшей ему в руки. Я решил, что ты послал его ко мне.
Микки удивленно уставился на меня. Появился Пол и поставил перед нами еврейские артишоки. Когда он ушел, Микки наклонился ко мне и сказал, понизив голос:
— Я не посылал его. Нет, постой… Он однажды спросил, не знаю ли я юриста по интеллектуальной собственности, и я ответил, что один из них — мой лучший друг. Назвал твое имя. Спросил, зачем ему, а он объяснил, что случайно наткнулся на рукописи и перед публикацией хочет выяснить их законный статус. Он и в самом деле приходил к тебе?
— Да. Сказал, что у него есть рукопись, где указано местонахождение неизвестной пьесы Шекспира…
Я начал излагать наш разговор с Булстроудом, но тут Микки подавился артишоком, сильно раскашлялся и вынужден был отпить «Сан-Пеллегрино», прежде чем смог заговорить.
— Нет, нет, у него была рукопись, в которой упоминается Шекспир. Так, по крайней мере, он утверждал. Я сам ее никогда не видел. Из-за истории с Паско он стал настоящим параноиком. Незадолго до этого он ездил в Англию, а по возвращении был какой-то… ну, не знаю… сам не свой. Нервный. Раздраженный. Отказывался говорить о рукописи. Сказал лишь, что это подлинная рукопись современника Уильяма Шекспира и в ней есть совершенно неизвестное упоминание о нем. Между прочим, он не говорил, где нашел ее. Уверен, это тоже непростая история!
— Ты имеешь в виду, что сам факт упоминания Шекспира в рукописи уже делает ее ценной?
Он перестал макать хлеб в соус, снова удивленно раскрыл рот и недоверчиво рассмеялся.
— Ценной? Господи, конечно! Космически ценной. Эпохально важной. Я объяснял тебе это тысячу раз, но, очевидно, все-таки недостаточно.
— Тогда просвети меня еще немного, пожалуйста.
Микки откашлялся и вскинул вилку, как школьную указку.
— Ладно. Кроме собственных произведений, являющихся уникальным и величайшим литературным достижением отдельно взятого индивидуума во всей истории человечества, Уильям Шекспир не оставил практически никаких следов своего пребывания в мире. Все, что известно о нем, уместится на обычной почтовой открытке. Он родился, был крещен, женился, имел троих детей, написал завещание, подписал несколько юридических документов, сочинил эпитафию и умер. Единственным физическим доказательством его существования кроме этих записей и могилы является сомнительный образчик якобы его почерка на рукописи пьесы под названием «Сэр Томас Мор». Ни одного письма, ни одной дарственной надписи, ни одной книги с его именем на ней. Поскольку парень почти двадцать лет был светилом лондонского театра, мы имеем некоторое количество упоминаний о нем; но это уж очень жиденький супчик. Первое упоминание — о нападении на некоего «Потрясателя сцены» [21] со стороны ублюдка по имени Роберт Грин и извинение за сообщение об этом в печати от человека по имени Четл. Фрэнсис Мерc написал книгу под названием «Palladis Tamia, или Сокровищница ума», которая была бы благополучно забыта, если бы он не назвал в ней Шекспира лучшим английским драматургом. О нем упоминают и Уильям Камден, настоятель Вестминстерского аббатства, и Уэбстер в предисловии к «Белому дьяволу», и Бомонт в «Рыцаре пламенеющего пестика». Еще есть контракты, тяжбы, договоры об аренде плюс различные театральные документы. И конечно, главный факт — первый фолио. Друзья позаботились о том, чтобы после смерти Шекспира опубликовать все пьесы в одной книге, указав его в качестве автора. Вот и все. Чуть больше пары дюжин упоминаний современников и, конечно, сами пьесы и сонеты. И на них выстроено огромное учение — полностью спекулятивное, конечно. Невозможно судить о человеке, практически ничего о нем не зная. Человек растаял как дым, и это сводит нас с ума. По-настоящему о нем нет ничего.
— Он жил так давно.
— Да. Но, к примеру, нам чертовски много известно о Леонардо, который жил на столетие раньше. Ради сравнения — всего один пример — у нас есть подлинные письма Эдмунда Спенсера Уолтеру Рэйли, разъясняющие некоторые аллегории «Волшебной королевы». Нам очень многое известно о Бене Джонсоне. О Микеланджело — почти пятьсот его писем, записные книжки. А Шекспир, величайший писатель всех времен и выдающийся театральный деятель, не оставил ни единого письма. Самое плохое, что этот вакуум втягивает в себя разное дерьмо. В восемнадцатом и девятнадцатом столетиях процветала мощная индустрия поддельного Шекспира, да и в наши дни она существует, на чем и прокололся Булстроуд. Не говоря уж о так называемых вопросах авторства: экспертизу работ Шекспира произвести невозможно, ergo их написал кто-то другой — Саутгемптон, Бэкон, инопланетяне… Я просто не подберу слов, чтобы объяснить тебе, как сильно желание найти хоть какой-то материал об этом сукином сыне. Если Булстроуд действительно обнаружил рукопись современника Шекспира, где упоминается о нем, и если там содержится реальная информация… Ну, это позволило бы ему восстановить свою репутацию.
Когда Микки говорит о работе, он молодеет на двадцать лет и еще больше напоминает того юношу, с кем я когда-то встретился в паршивой квартирке на Сто тринадцатой улице. Сам я не могу представить, что вдруг вот так преображусь, когда начну вещать о сложностях, скажем, «Акта об авторском праве цифрового тысячелетия». Микки любит свое дело, и за это я восхищаюсь им. Однако сейчас, при упоминании о Булстроуде, глаза у него затуманились. Неужели он прослезился? В интимном полумраке ресторана было трудно понять.