Сэм вытащил из рюкзака плед и, сложив его вчетверо – чтобы было удобней сидеть,– передал Мэгги, а потом помог на нем устроиться. Она откинулась на локтях и вдохнула свежий утренний воздух.
– Теперь не скоро все это увидишь, – сказал Сэм, поглаживая ее круглый живот.– Пока Он не родится – опасно. Подъем слишком крутой. Так что осмотрись хорошенько – и назад.
Мэгги глядела вниз, на реку, текущую в обе стороны. Она продолжала звать ее первым, индейским именем – Шатемук, а переезд на ту сторону воспринимала с предубеждением, словно ее жизнь могла повернуть вспять вместе с рекой.
Мэгги в шутку шлепнула Сэма по руке.
– А сам только два месяца как перестал меня уламывать. Он ухмыльнулся.
– Свинтус ты все-таки, хотя и хороший.
Против правды не поспоришь, да и не особенно хотелось.
Сэм приезжал сюда каждые выходные с тех пор, как беременность подтвердилась. В день проверки он держал ее за руку. Франческа нервно ходила по комнате. Когда доктор Росси огласил результат, Мэгги вознесла хвалу Господу. Мисс Росси поцеловала ее в щеку, извиняясь за причиненное расстройство, а после уехала в своем «ягуаре» – «немного развеяться», то бишь, если Мэгги поняла намек, «завалиться к кому-то из бывших».
Сэм откупорил бутылку игристого сидра – Росси был категорически против шампанского. Первый тост подняли за Мэгги – по словам Феликса, лучшую женщину в мире. Сэм поддержал его, не преминув добавить, что они оба не в своем уме.
С тех пор минуло семь месяцев. По предварительным подсчетам, родить Мэгги полагалось двадцать второго октября, через восемь недель и один день. На ней живого места не осталось – столько пришлось пройти тестов и сдать анализов.
Франческа с ними почти не ночевала. По вечерам она отправлялась домой – то ли обида оказалась сильнее сестринской любви, то ли общество Сэма было ей невыносимо. А пока она выполняла его наказ – убеждала соседей, будто Феликс отправился по долгу службы за границу. Только раз в две педели, на выходные, Франческа была с ними.
В отсутствие сестры и невесты Феликс затосковал и в редкие часы досуга печально бродил по дому. Всякий раз, когда приезжала Франческа, он расспрашивал ее об Аделине. Порой она отвечала ему, и он садился за телефон; но надолго его не хватало. Им стало почти не о чем разговаривать. Он не мог бросить лабораторию, а приехать в Лэндинг она отказывалась – ребенку-де он нужнее.
Зато Сэм был всегда рядом – заезжал после работы и частенько возил Мэгги в Ньяк, местечко для туристов неподалеку. Там они спокойно гуляли, обходя магазинчики, сувенирные и антикварные лавки, бродили по набережной или неспешно прохаживались мимо старинных домов времен королевы Анны, в викторианском и неоготическом стилях, какие во множестве встречаются на берегах Гудзона.
В каком-нибудь из ресторанчиков они, по примеру местных завсегдатаев, устраивали себе поздний завтрак – все очень легкое, ничего жареного и соленого.
Мэгги обожала их совместные вылазки, но после третьей поняла, что Сэму Ньяк наскучил. Правда, он не признавался и продолжал ее туда возить как ни в чем не бывало.
Она вгляделась налево – туда, где цепочка береговых скал открывала вид на голубые вершины холмов Рамапо. Над отмелью порхала стайка береговушек, выделывая в воздухе пируэты и оглашая округу беззаботным щебетом.
– Смотри, Сэм, прелесть, правда? – указала на них Мэгги.
– Да уж.
Он рассеянно погладил ее по животу. Она уже привыкла к его прикосновениям и не возбуждалась чуть что, как бывало. Ей очень нравилось видеть себя в новом качестве. Почти пять месяцев ее живот был плоским и наконец округлился, словно ранняя дыня. Увидев на мониторе УЗИ-аппарата, что у нее мальчик, как и планировалось, Мэгги почувствовала себя на седьмом небе от счастья. Вынашивать ребенка здесь, в обществе Сэма, было именно тем, о чем она всегда мечтала. День за днем прошло знойное лето – в блаженном бездействии и радостных мыслях о растущем малыше.
Любуясь красотами природы, которые отвечали ее внутреннему состоянию, Мэгги в который раз расчувствовалась. Сэм обнял ее за плечи, а она плакала и всхлипывала от счастья. С ней такое частенько случалось, стоило им задержаться у водопада или прийти на реку наблюдать полет ласточек. Сэм, конечно, не понимал ее в такие минуты, зато не ворчал и не лез с утешениями – просто гладил по лбу или животу, насвистывая ирландскую песенку, и ждал, пока она выплачется.
– Ну вот, опять я за старое,– сказала Мэгги, уняв слезы. Сэм полез вытереть ей глаза, и на салфетке осталось пятно макияжа.
– С какой стати тебе красить нос?
Она поначалу опешила, а после смутилась. Как можно спрашивать женщину о подобных вещах?
– Просто… чтобы он казался ровнее.
Сэм откинулся на спину и уставился в небо.
– Он и так ровный, не беспокойся. Кстати, мне бы хотелось почаще бывать у тебя – приходить на ужин, вместе смотреть телевизор… От Феликса одно расстройство. Как, пустишь?
Мэгги просила их с Феликсом не заходить к ней, чтобы хоть в чем-то быть себе хозяйкой. Когда ей надоело, что Росси следит за каждым ее шагом, проверяет каждый кусок, отправляемый в рот, она взбунтовалась и решила питаться отдельно. «Фэбьюлос фуд» доставлял пищу прямо к ее двери, и ей было позволено выбирать обеды на свой вкус, исключая жареное или соленое. Еще Феликс установил в комнате Мэгги небольшой холодильник для фруктов и овощей, так что с некоторых пор она жила в уединении.
Мэгги вынула пудреницу и попыталась восстановить почти незаметную полоску макияжа от переносицы к кончику носа. Сколько Сэм ее знал, она никогда не разлучалась с косметичкой. «Ну и пусть»,– сказал он себе.
– Не обижайся,– мягко ответила Мэгги.– Просто мне нужно иногда побыть одной.
Она скрестила ноги по-индейски и дала погладить себя по животу.
– Я тебе не рассказывала про индейца и старого Чарли Лундстрома, чье семейство жило в горах у Скунсовой Пади?
– Нет, расскажи.
– Жила здесь однажды такая семья,– начала Мэгги.– А в пещере в здешних горах поселился индеец по имени Косая Тропа. Он носил шубу из медвежьей шкуры и головной убор из перьев, а пропитание добывал охотой – бил дичь. Жил мирно, никого не трогал. Чарли Лундстром привил ему вкус к хлебу и картошке. Косой Тропе они очень понравились, и Чарли стал приносить их ему снова и снова. Как любил говаривать Косая Тропа: «Спасибо тебе, Чарльз, и тебе, Икас, за такого друга».
– Икас?
– Это значит «Мать Земля». Правда, славная легенда?
– Да, только конец какой-то невнятный.
Мэгги подтолкнула его плечом.
– Вовсе нет, в нем есть смысл. Сам поймешь, если как следует разберешься.
Она нарвала полевых лилий и анемонов, а когда поднесла букет к носу, аромат вскружил ей голову.