Дорога, которую мы проделали в полном молчании, заняла у нас примерно час времени. Камень высотой около четырех метров, похожий по форме на палатку или скорее на шалаш, я увидела еще издалека. На земле вокруг него и вправду валялись скелеты коров. Секли указала мне на камень и повернулась, чтобы уйти. Я спросила ее на бамбара, считает ли она, что Улуне поправится. Она ответила, что не знает: он взялся учить меня колдовству, и вот результат. Добавила, что отговаривала его от этой затеи, но если уж он вобьет себе что-нибудь в голову…
Я спросила, неужели колдун напал на него из-за меня. Нет, ответила она, колдун все равно напал бы на него. Все колдуны нападали на Улуне, но он легко с ними разделывался. Колдун напал на тебя, заявила Секли, и Улуне защищал тебя, потому и не смог уберечься сам. С этими словами она удалилась, пробормотав еще что-то на языке оло, чего я не поняла.
Я опустилась на землю и прислонилась спиной к нагретому камню. Мне стало жарко, и я выпила немного воды из фляжки. Голубое небо раскинулось надо мной, купол Африки, и нет мне помощи ни от людей, ни от Бога. Я нашла за обшлагом рукава несколько ягод тамаринда и начала жевать их, стараясь удержаться от слез. Сидела и думала, правду ли говорила Секли, и если да, то зачем Улуне приносить себя в жертву ради меня? Это не в его духе. Быть может, это лишь эпизод той сложной игры, которую он ведет здесь? В этой африканской глуши, где я затеряна среди простых, примитивных людей.
Когда небо начало багроветь, он просто вышел из-за камней, но я не слышала его шагов и не сразу его заметила. Это было настолько неожиданно, что я вскочила на ноги и вскрикнула. Он улыбнулся, потом рассмеялся. Джейни, ты отлично выглядишь. Вижу, ты тоже становишься аборигенкой. Эта одежда тебе идет. Он раскрыл объятия, и я бросилась в них, помедлив не больше секунды. Мне было так одиноко, ну просто как в песне этого чертова Элвиса Пресли об одиночестве. Мы обнялись. Поцеловались. Он спросил, что я делаю тут одна в таком пустынном месте. Я ответила, что должна поймать змею для своего учителя-колдуна. И засмеялась. Оба мы засмеялись. Ведь это реальность, не чудо и не колдовство, — чета сбежавших от современной культуры американцев в Африке. Мы разговорились. Он спросил, как у меня идут дела. Я рассказала несколько анекдотов о нашем совместном существовании с Улуне и в свою очередь спросила, как дела у него самого. Да, знаешь, пишу, делаю заметки, ответил он. Немножко занимаюсь антропологией. Учу язык, пока научился немногому. «В самом деле? — спросила я. — Скажи что-нибудь». Он сделал это, и я убедилась, что у него получается куда лучше, чем у меня. Вспорхнула птица, и я сразу узнала медоуказчика. Послышалось знакомое «пурр-пурр-пурр-уитт». Мы снова засмеялись, и он сказал, что это его птичка, она сочувствует ему, бедняге Уитту.
И тут я вспомнила, что Улуне велел мне ни с кем не разговаривать. Я испугалась и вдруг — слишком поздно! — заметила коричневую змейку, которая быстро проползала мимо меня. Я бросилась за ней на четвереньках, но упустила. Змейка скрылась в норке среди камней. Я встала на ноги и чертыхнулась: надо же, упустила. Но Уитта возле меня уже не было. Я обежала вокруг камня, спотыкаясь о коровьи кости, но и там его не оказалось. Вскарабкалась по камням повыше, огляделась. Никого и ничего.
Я возвращалась в полной темноте и сейчас пишу все это, лежа на своем соломенном тюфяке. Улуне находится в коме. Со мной никто теперь не станет общаться, даже дети. Во дворе и в комнате Улуне полно других колдунов, вид у них самый мрачный. Турмы все еще нет.
Паз закончил чтение и положил дневник на стол. Джейн, одетая в черные джинсы и белую рубашку, стояла и смотрела на него. Трудно было поверить тому, что он только что прочитал, трудно было поверить, что это произошло именно с ней. Выглядела она как совершенно обычный человек.
— Потрясены, детектив Паз? — произнесла она.
— И есть от чего. Но вы не дописали последнюю главу.
Джейн обратила внимание, что он успел умыться и стереть губкой самые большие пятна со своей одежды.
— Да. Хотите послушать, что было дальше?
— До смерти хочу.
— Надеюсь, это лишь фигура речи. — Джейн придвинула себе стул. — Постараюсь быть лаконичной. Я уснула. Стыдно признаваться, но уснула, потому что наплакалась до изнеможения. Потом я проснулась. Середина ночи. Это был сон и в то же время не сон, если вам ясно, что я имею в виду. Я шла по Даноло, потом вышла за его пределы и двигалась по следу. Лаяли шакалы, козодои кричали «ток-ток-ток». Впереди показался огонь. Там был мой муж, голый, разрисованный, и с ним еще один мужчина. Я не разглядела его лица, он весь казался тенью в сумраке. Были видны только сверкающие белые зубы, белки глаз и ожерелье из раковин на шее. Я поняла, что это Дуракне Ден, колдун. Турма тоже была там. Обнаженная. Казалось, она спит. Я видела, как Уитт разрезал ей живот маленьким черным каменным ножом и извлек ребенка. Турма даже не пошевельнулась. Ребенок корчился от боли и задыхался. Дуракне Ден пел что-то на языке оло, Уитт тоже пел. Он… вы знаете, что он сделал, вы это видели. Он вскрыл череп ребенка и вынул из него мозг, как вынимают косточку из авокадо. Кровь брызнула во все стороны, и я почувствовала, что на лицо мне попали ее капли. Воля моя была парализована, я не могла пошевельнуться, словно в ночном кошмаре. Они резали и ели. Помню, когда я посмотрела на него, на Уитта, то увидела, что с губ его капает кровь. Самым ужасным было то, что он выглядел счастливым, по-настоящему счастливым, словно находился на приятной вечеринке. Он начал рассказывать мне о происходящем, об окуникуа и о своих планах. Внезапно я почувствовала себя свободной и кинулась бежать. Я слышала его смех у себя за спиной. Утром, с первыми лучами рассвета, я собрала все, что могла унести с собой, в том числе свой ящик, немного еды и воды, погрузила все это в лодку и уплыла.
Джейн умолкла, качая головой. Паз сказал:
— Я не все уловил насчет этого обряда, окуникуа. Он поедает части тела матери и ребенка и что, обретает в результате особую силу?
— Я никогда не вникала в подробности, но это так. В разных частях организма жертв находятся химические вещества, которые видоизменяются под действием веществ, введенных матери во время церемонии. Она их, разумеется, не ест, а вдыхает. Это как бы усиление того, что он уже может делать. Представьте себе разницу между атомной бомбой и водородной. Нужны четыре женщины, как я вам уже говорила.
— Как вышло, что он вас отпустил? Там, в Африке?
— Не знаю. Думаю, это была часть его плана. Кто может угадать, что у оло на уме? Почему, например, они позволяют Дуракне Дену жить там? Уитт должен был совершить там что-то еще. Мне думается, оло собираются каким-то образом лишить Дуракне возможности действовать, поэтому Уитт и вынужден был уехать оттуда. Он вернулся сюда, где никто не в силах остановить его.
— Мы его остановим, — сказал Паз, сам в этом далеко не уверенный. — А как все-таки вы оттуда выбрались?
— Это мне не совсем ясно. Начался сухой сезон, и протоки превратились в канавы, полные жидкой грязи. У меня было много галлюцинаций, я была больна, очень больна. Кончилось тем, что лодка застряла в грязи. Меня сильно лихорадило, я ослабела до последней степени. Следующее, что я помню, — это больница в Бамако. Врачи решили, будто у меня гепатит. Известно, что меня обнаружил Диафарабе, пастух из племени фулани, который гнал свое стадо вниз по берегу Нигера в поисках большой воды. Он увидел мой амулет, решил, что это большое ю-ю и стоит меня спасти. Поскольку вы беседовали с моим отцом, остальное вам известно. Самое загадочное, что, когда Уитт появился в больничной палате в Нью-Йорке, я обрадовалась ему. — Она рассмеялась. — Видимо, на меня оказала действие старая добрая черная магия.