Я спасаюсь бегством и чувствую, что дрожу. Останавливаюсь возле лифта и прислоняюсь лбом к его двери, холодной, стальной, без единого пятнышка. О физическое тело, смесь мяса и соков, этакий суп, требующий сбалансированности ингредиентов и устранения недопустимой утечки, чтобы удерживаться в определенном порядке! М'фон, как называют оло это физическое тело, только оно и служит предметом изучения в Мемориальной больнице Джексона и во всем западном мире. Я хочу верить в этот приятный постулат: всего лишь суп из протеинов, воды и металлических соединений, а каждый из этих ингредиентов — всего лишь суп из электронов и других субатомиков, которые, в свою очередь, всего лишь суп из кварков. Ох, это всего лишь! Как я жажду, жажду, жажду всего лишь вернуться к этому! У оло нет слова для такого понятия. Им неведом фокус о разделении мира на познаваемое и непознаваемое. Быть может, это одна из причин того, что их осталось всего двенадцать сотен на Земле. И то, что им известно, вскоре исчезнет из памяти человечества.
И никто не поднимется к интерну, который сейчас, вероятно, исследует симптоматику старой кубинской леди, и не скажет ему, что все его электрокардиограммы, электроэнцефалограммы, показания тонометра и прочие самые дотошные анализы не дают объективную картину; м'фон кубинской леди более или менее в порядке, если не считать тех трудноуловимых нарушений, которые последовали со стороны ее фана, находящегося в очень скверном состоянии.
Из-за этой кубинки мне приходится зайти в дамскую комнату. В настоящее время пищеварение у меня ощутимо не в порядке; кстати сказать, я и по этой причине выгляжу убийственно. В детские годы я была прожорлива, как росомаха, а моя сестра ела очень мало. Обычно она отдавала мне те блюда, которые ей не нравились, мы попросту обменивались тарелками, когда родители не наблюдали за нами, и я съедала также и обед сестры. Я полагаю, что у Мэри была врожденная анорексия в отличие от моей, благоприобретенной. Мама, сама очень тоненькая, нередко говорила, что у ее младшей дочери красота гибкой ивы. Я пошла в отца, унаследовав длинные крепкие кости, широкие плечи, большие руки и ноги семейства Доу, насчитывающего несколько поколений бесстрашных рыбаков. У меня были фотографии, на которых мы с отцом сняты на нашем судне; оба мы одеты в непромокаемые плащи и улыбаемся во весь рот, а зеленая морская вода перехлестывает через планширы. Если отвлечься от сравнительных размеров, меня от отца не отличишь. Думаю, снимки делал мой брат; он всегда фотографировал нас всех, а потому его самого почти нет ни на одной фотографии. Да, это должен был сделать Джози, потому что мама, насколько помню, никогда не отправлялась с нами в море в бурную погоду, и Мэри тоже. Эта чертова лодка, как говорила мама, хотя официально это была парусная яхта.
Мэри унаследовала от мамы и многие внешние черты. Рыжевато-золотые волосы. Личико сердечком. Худощавость. Когда я была еще маленькой, то считала, что дама червей в колоде карт — это портрет моей мамы. У меня была фотография Мэри в возрасте примерно девятнадцати лет, когда она была моделью в Нью-Йорке, снимок естественный, без претензий, не профессиональный, и выражение лица у нее такое, какого я даже вообразить не могу на своей физиономии. Глаза совершенно пустые, лишенные признаков внутренней жизни — отнюдь не зеркало души. Тогда она называла себя Марией Ду и была чрезвычайно пылкой. Когда я была в Париже, то обнаружила ее портрет на обложке французского «Вога». В музее я никому об этом не рассказала. Не существовало ни малейшей возможности, чтобы кто-то обнаружил сходство между нами.
Разумеется, она дочь своей матери, точно так же, как я дочь своего отца. Семьи раскалываются именно так, хотя за обеденным столом мы были достаточно сердечными, а хорошие манеры — фамильное достояние Доу. Джози, сын матери от ее первого, никогда не упоминаемого брака, как ни странно, был скорее похож на нас с отцом, а не на свою мать или Мэри. Отец хотел сойтись с ним поближе — парень подходящий, — но Джози на это не купился. Думаю, из гордости. Он пуще всего боялся быть кому-то обязанным, и это качество не разделял ни с матерью, ни с младшей сводной сестрой. Джози хотел быть единственным, кто делает подарки. Кроме того, ему, видимо, не слишком нравилось быть сыном Лили Маунт Доу. Он рано оставил дом, что ранило меня в самое сердце. В моих девчоночьих мечтах нас всегда было трое — в плавании на яхте, поисках приключений, обучении разным умениям и штучкам. Мальчишеским, естественно. Моя мать довольно рано начала предпринимать попытки научить меня девичьим делам и умениям, особенно потому, что она имела в лице Мэри столь понятливую и послушную ученицу.
Я немного волновалась, возвращаясь на свой пост. При моем появлении миссис Уэйли смотрит на свои часы и обменивается несколькими словами с подопечными. На всех лицах появляются ухмылки. Миссис Уэйли делает замечание по поводу недостатков своей единственной белой подчиненной, и я не препятствую ей в получении такого удовольствия. Занимаюсь папками до самого ланча, на который мне отводится один час. Потом я иду по мрачным коридорам в кафетерий. Обычно я покидаю здание, нахожу себе уголок потенистее и ем в одиночестве, но сегодня я чувствую себя настолько измочаленной, что не выхожу на улицу. Запах стандартной еды в кафетерии вызывает у меня приступ тошноты. Я достаю из цветной коробки йогурт.
Я хочу быть одна, но меня заметили две мои сотрудницы. Лулу машет мне рукой, приглашая подойти к столу, где она сидит вместе с Клео. Покойная Долорес, будь она здесь, была бы рада обществу, и я, в память о ней, подхожу к столу. Лулу и Клео едят салаты, купленные в баре, где их продают на вес. Обе они крепкие, толстозадые и грудастые темнокожие женщины с прямыми волосами, очень похожие одна на другую, но не думаю, чтобы они состояли в родстве. Обе родились не в Америке, а приехали в качестве иммигранток с острова Барбадос и натурализовались здесь. Обе они образованнее, чем миссис Уэйли, и лучше говорят по-английски, обе записались в Майами-Дэйд и получат степень, а потом проложат себе путь наверх. С их хорошим произношением они могут попасть в отдел расчетов или даже в административный состав. Миссис Уэйли поглядывает на них подозрительно: как это они, более темнокожие, чем она, разговаривают и ведут себя как белые?
Лулу и Клео сочувствуют мне. Лулу постоянно дает мне советы заняться моей наружностью. Долорес, детка, это же совсем неподходящий стиль для ваших волос. Клео, ну скажи ей, что она должна зачесывать волосы назад. И у нее такие красивые глаза, ты только посмотри, девушка! Долорес, ты заведи знакомых, как я, это не так трудно.
И так далее, все тем же музыкальным голосом. Я киваю, улыбаюсь, привожу какие-то отговорки… Они обе нравятся мне, и, если бы я могла снова стать самой собой, мы бы подружились. Я очень медленно ем свой йогурт, от души надеясь, что мой желудок воспримет его мягкость. Клео и Лулу болтают о делах своих соседей. Они живут тоже в Гроуве, в большой общине островитян. Они вечно жалуются на багамцев и ямайцев, объясняя не только мне, но и всем вокруг, что те не признают никаких законов. Ну а гаитянцы — тут уж и говорить нечего, только руками развести! Их речи успокаивают меня, словно журчание ручейка, а в содержание я не вникаю. Но тут ко мне обращаются с вопросом о епископальной церкви и ее священнике. Ведь я католичка, значит, могу быть арбитром по поводу доктрины. В ответ я бормочу нечто маловразумительное. Прошло уже тринадцать лет и семь месяцев с тех пор, как я последний раз была на исповеди. Я вероотступница, это так, но крупицы веры я сохранила. Теперь, когда у меня есть Лус, мне, наверное, следует вернуться в лоно церкви. Я хочу воспитать девочку в вере моего отца.