Девочка, естественно, ничуть не похожа на меня, и это проблема, потому что люди, взглянув на нас, непременно задались бы вопросом, откуда, черт побери, у меня такое дитя. Но на самом деле подобное вряд ли реально, большинство людей нас не видит: мы прячемся под покровом листвы и выглядим серыми, словно тени. Мы выходим в сумерках, перед наступлением внезапной тропической ночи, или сразу после окончания уик-энда, ранним утром. Завтра я должна найти место, где буду оставлять девочку, пока работаю. Время у меня ограничено, а мне нужны деньги. Девочка пробыла со мной десять дней. Зовут ее Лус.
Вчера ранним утром я брала ее с собой на пляж в Матесон-Хэммок, и мы плескались в теплой воде на мелководье в Бискейн-бей. Она держалась за мою руку и ступала очень осторожно. Мы нашли коробочку от йогурта, и Лус положила в нее свои находки: семена кокоболы, [6] коготок краба и целого крабика, совсем крошечного, а я тем временем зорко обозревала окрестности — ни дать ни взять солдат морской пехоты на боевом посту. Пока мы так бродили, подъехала какая-то машина и свернула на дорогу, идущую вдоль пляжа под мангровыми деревьями — излюбленное местечко для целующихся парочек и торговцев наркотиками. Дверца машины хлопнула, и девочка подбежала ко мне. В отличие от меня она боится незнакомцев. Я боюсь только тех, кого знаю.
После пляжа мы отправились в торговый центр «Кмарт» — это в южной части Майами. Я купила для Лус ведерко и совочек, несколько пар дешевых шортиков и маек, нижнее белье, туфли на резиновой подошве и носочки. Позволила ей самой выбрать коробку для ланча и несколько книжек. Она выбрала коробку с Бертом и Энди на крышке, одну книжку про них же и еще одну книжку Голдена — о птицах. Себе я приобрела пару широких слаксов цвета то ли ржавчины, то ли какого-то больного внутреннего органа и красный топик-безрукавку, испещренный изображениями прелестных маленьких зверюшек. Хоть и не самое уродливое одеяние из выставленных на продажу в магазине, но достаточно противное.
Кассирша улыбнулась Лус, но та уткнулась лицом мне в бедро.
— Застенчивая, — сказала кассирша.
— Да, — ответила я, заметив про себя, что больше не следует заходить сюда в те дни, когда работает эта женщина.
Мое правило — не завязывать ни с кем никаких отношений, но я понимаю, что теперь это будет не так просто, как в то время, когда я жила одна. Лус — привлекательная девочка, на нее станут обращать внимание и вступать в разговоры, а в таких случаях холодный, неприязненный ответ запоминается гораздо лучше, чем пустая, но приветливая болтовня по поводу пачки маргарина или чего-то подобного.
— Да, ты у нас застенчивая, что верно, то верно, — говорю я как можно ласковее, обращаясь одновременно к девочке и к кассирше и расплачиваясь (само собой, наличными). — Надеюсь, с возрастом это у нее пройдет.
— Обычно так и происходит, особенно с такими хорошенькими девочками, как ваша.
Кассирша тотчас забыла о нас, повернувшись к следующему покупателю.
Мы вышли из прохладного торгового центра на испепеляемую солнцем площадку для парковки и направились к моей машине; это «бьюик-регал», выпуска 1978 года, синий; корпус его порядком проржавел, оба пассажирских окна потрескались в нескольких местах, багажник не запирается, потертая обивка переднего сиденья скрыта под связанным из синели желтым покрывалом. Однако мотор и система управления у него по-прежнему на высоте, несмотря на двадцатилетний срок службы. Это такая машина, на которой хорошо увозить деньги из ограбленного банка: быстрая, надежная и не бросающаяся в глаза. Техническим обслуживанием машины я всегда занималась сама. Меня научил отец. Он собирал и реставрировал машины. Полагаю, занимается этим и до сих пор, хотя в последнее время я не поддерживала отношений с семьей. Для их же безопасности, как я убеждала себя.
Мы сели в машину, и я вывела ее с площадки на федеральную дорогу номер один. Мы живем в Кокосовой роще — так называется часть города Майами. Жить в этом месте приятно, если вы там действительно живете, а если нет, то его обитатели склонны предоставлять вас самим себе. Место все еще сохраняет свою не слишком добрую репутацию и атмосферу неуправляемости, присущую ему в прежние годы, но если вам доведется потолковать с теми, кто обитал здесь в шестидесятые и семидесятые годы, вас заверят, что все это ушло в прошлое. Я как-то разговорилась с одной старой женщиной, и она утверждала, что наилучшие времена были перед войной. Она имела в виду Вторую мировую войну. Ни у кого тогда не было в кармане и десятицентовика, сказала она, но мы знали, что живем в раю. В те дни из Нью-Йорка прилетали огромные летающие лодки и садились на Бискейн-бей неподалеку от Кокосовой рощи, а богатые пассажиры обедали на берегу. Это место до сих пор называют Диннер-кей — Обеденная отмель, и большие ангары целы. Конечно, Роща приходит в упадок, как и любое другое место в Америке, застроенное дешевыми вонючими домами, где обычно живут люди свободных профессий, объединенные в некое подобие самостоятельной общины. Вокруг таких мест вертятся люди богатые, желая переделать все на свой лад: скупают земельные участки, строят большие дома и торговые ряды, рассчитывая при этом сохранить былое своеобразие.
Роща не пришла в полный упадок потому, что там в своих мини-гетто — к западу от Грэнда и к югу от Макдоналда — живут чернокожие. В Америке, если вы согласны терпеть вид черных лиц на улице, вы можете снять жилье с выгодой для себя, и застройщики не станут беспокоить вас, пока не выживут всех чернокожих.
Мы живем на Гибискус-стрит, вне пределов Грэнда, на участке, явно предназначенном для «облагораживания» и находящемся возле добропорядочного (иначе говоря, «белого») района Грэнда, однако денежных парней пока отталкивает то, что половина домов принадлежит черным, и дома эти еще не оценены. В них живут багамцы, доминиканцы и афроамериканцы. Что касается меня лично, то я индифферентно отношусь к любой расе, насколько это возможно, а это значит, что отчасти я расистка, как и любой другой человек моей нации. От этого никуда не денешься. На нашей улице есть несколько обветшалых шлакоблочных домов, покрашенных в голубой или розовый цвет; в этом заключен некий элемент недолговечности и в определенной мере преступления. И то и другое мне близко: недолговечность сродни маскировке, а что касается преступления, то украсть у меня нечего, я могу защитить свое тело от чего угодно, кроме пули.
Наша квартира расположена над гаражом, выкрашенным в кирпично-красный цвет с белой отделкой. Два маленьких окна передней комнаты выходят на дорогу, а в задней комнате, где сплю я, окно большое, раздвижное, из него видны густые заросли цветущего кремово-белыми цветами гибискуса и розовыми — олеандра.
В моей комнате тонкий матрас положен на снятую с петель дверь, опирающуюся на прикрепленные к ней ножки, каждая из которых опущена в жестянку, до половины налитую водой. Это старый полевой трюк против тараканов, пытающихся забраться к вам на ложе, когда вы спите. На этой постели спит теперь девочка. Я сплю в гамаке, повешенном на крюках в стене, причем закрепленном низко, чтобы я видела ребенка и, если захочу, могла дотронуться до него. Остальная мебель — хлам, принесенный из гаража либо найденный во время прогулок по окрестностям: покоробленное сосновое бюро с двумя ящиками вместо трех, шезлонг, который я кое-как скрепила веревками, три разномастных деревянных стула, сосновый стол и большая круглая меховая подушка. Да, еще импровизированная книжная полка — доска, уложенная на два кирпича. Над столом висит лампочка в японском бумажном шаре. Рядом с кухней крохотная ванная комната с ванной на крашеных ножках, с душем и обычными принадлежностями для мытья. Некогда белые стены ванной комнаты обросли плесенью. У нас нет кондиционера. Четырнадцатидюймовый вентилятор из того же «Кмарта» по ночам гонит к нам прохладный воздух из сада. И клозет как некий символ анальной одержимости идеей порядка, хоть я и не припомню за собой какой-то особой одержимости чем бы то ни было подобным в те годы, когда я жила реальной жизнью. Просто я очень много времени проводила в фургонах, лендроверах, в палатках, сараях, лодках, хорошо знаю, что такое поиск и отбор материала, и умею этим заниматься. Когда я переехала сюда, стены в квартире были выкрашены в розовато-оранжевый цвет, а пол покрыт грубым темно-зеленым ковролином. Я решила, если уж мне суждено умереть здесь, то я не хочу, чтобы моим последним чувственным восприятием остался этот темно-зеленый цвет авокадо. Я содрала ковролин и заменила его дешевой виниловой плиткой, а стены выкрасила белой краской. Стены голые. Когда я укладывала плитки, то обнаружила в одном из углов не покрытое клееной фанерой отверстие размером четыре на восемь дюймов; я вырезала из фанеры крышку для этой дыры и приспособила сверху плитку, подогнав ее таким образом, что поднять ее можно только при помощи большой присоски, какими пользуются стекольщики. Там я прячу то, что мне нужно спрятать.