В комнату вошел сотрудник технической группы, таща с собой туго набитую сумку; он помахал Пазу на прощание и отбыл. Через несколько секунд появился еще один парень, с камерой. Паз обратился к нему:
— Послушай, Гэри, ты не знаешь, взял кто-нибудь картину, которая висела на стене? Вот тут, где гвоздь?
— Я не заметил, скорее всего, кто-то спер ее до того, как мы сюда явились.
— Ладно, я расспрошу. Ты закончил?
— Да, — ответил тот и, помолчав, добавил: — Джимми, тебе очень хочется поймать этого типа?
— Мы хотим поймать каждого из ему подобных.
— Угу, Джимми, — согласился технарь. — Я имею в виду, что этого тебе до чертиков захочется поймать. От всей души.
Он ушел, а Джимми вошел в спальню. В крошечной комнатке не было ничего, кроме выкрашенной белой краской «медной» кровати, белого соснового бюро и двух людей: мертвой женщины и живого напарника Джимми, Клетиса Барлоу — пятидесятилетнего седого мужчины, сложением напоминавшего Линкольна. Он был одним из пока еще немногих представителей местного населения Флориды в Управлении полиции Майами, этаким говоруном ушедших времен. Он был похож на деревенского проповедника; кстати, в этой ипостаси он и выступал по воскресеньям. Детективом в отделе по расследованию убийств Клетис служил около тридцати лет.
— Медэксперт уже был здесь? — спросил Паз, глядя на то, что лежало на кровати.
— Был и уехал. А где был ты?
— Сегодня мой законный день отдыха. Понедельник. Кажется, и твой тоже. Я собирался к маме. Почему нам поручили эту работу?
— Я крутился тут поблизости и поднял телефонную трубку, — сказал Барлоу.
Паз только хмыкнул. Он знал, что Клетис наотрез отказывается исполнять служебные обязанности по воскресеньям и потому нередко несет службу в те дни, которые при иных обстоятельствах мог бы проводить дома и отдыхать.
— Что сказал медэксперт? — спросил Джимми. — Кто она такая, по крайней мере?
— Он считает, что она мертва уже пару дней. Это Диндра Уоллес. Сегодня утром она должна была переехать в дом своей матери. Брат пришел к ней, так как она не появилась и не отвечала на телефонные звонки. Он обнаружил ее вот в таком виде. Они собирались за покупками. Для ребенка.
— Угу, — пробурчал Джимми и подошел ближе к кровати.
Перед ним были останки совсем юной женщины, лет двадцати, не больше, с гладкой шоколадной кожей. Она лежала на спине, руки вытянуты по бокам, ноги раздвинуты. На одной лодыжке золотой браслет, на шее золотая цепочка с маленьким золотым крестиком. Груди большие, округлые и набухшие; ее убили, когда она была на сносях. На кистях рук обычные в таких случаях пластиковые пакеты — на тот случай, если она хваталась за убийцу. Это поможет обнаружить хоть какие-нибудь улики. Простыня в цветочек, на которой она лежала, сделалась черно-красной от крови; лужа крови застыла на полу у кровати. Паз постарался не наступить в нее.
— Ребенка нет, — заметил он.
— Ребенок в раковине на кухне. Пойди посмотри.
Паз пошел. Барлоу услыхал, как он рычит сквозь стиснутые зубы: «Ау, mierditas! Ay, mierda! Ay, Dios mio, conde-nando, ay, chingada!» [15] — однако Клетис не понимал по-испански, и для него это ничего не значило. Вернувшись в спальню, Паз произнес следующее: «Ужасно, это просто ужасно!» Если ты работаешь вместе с Клетисом Барлоу, не упоминай имя Господне всуе, тем более на официальном языке штата Флорида или в бранных речах. Клетис не станет работать с тем, кто не отвечает его стандартам, а Джимми не позволил бы себе обидеть единственного в отделе убийств детектива, который относился к нему без откровенной неприязни. Паз не знал, какие личные чувства питает к нему Клетис, однако исходя из того, что Барлоу был потомком в пятом поколении в роду самых яростных и ожесточенных расистов в стране, черный кубинец вряд ли был первым, кого он избрал бы себе в напарники. С другой стороны, никто и никогда не слышал, чтобы Барлоу употреблял расистские эпитеты, что делало его поистине уникальной личностью в составе сотрудников Управления полиции Майами.
— Ты считаешь, это было ритуальное убийство?
— Так, давай посмотрим. Никаких признаков насильственного вторжения в квартиру. Никто не слышал ничьих криков в ту ночь, когда она, как мы полагаем, погибла, хотя это следует еще раз проверить. Так, теперь тело. Взгляни на эту девочку. Что ты видишь? Я имею в виду, помимо того, что с ней сделали.
Паз посмотрел.
— Кажется, будто она спит. Я не вижу никаких ссадин на запястьях и лодыжках.
— Их и нет. Я проверял. И док утверждает, что она была еще жива, когда ее начали резать. Таким образом…
Барлоу сделал выжидательную паузу.
— Она знала этих людей. Сама впустила их. При помощи наркотиков они ввели ее в бессознательное состояние. А потом зарезали. Госп… м-м, черт побери, что они собирались с ней сделать?
— Об этом мы спросим у них самих, когда поймаем этих подонков. Ох, погоди, есть еще одно. Что ты скажешь вот об этом?
Барлоу достал из кармана пластиковый пакет для улик и протянул его Пазу.
В пакете находился деревянный предмет грушевидной формы, около дюйма в поперечнике, похожий на скорлупу какого-то ореха или кожуру плода, темный и блестящий на выпуклой стороне, шероховатый изнутри; по центру проходил прямой рубец. Паз заметил две крохотные просверленные дырочки по обоим концам.
— Похоже на кусок ореховой скорлупы, причем просверленный. Может, это часть каких-то бус?
На лестнице послышались шаги и металлическое позвякивание. Вошли два служителя из морга с носилками.
— Ну и вонючее дерьмо! — произнес тот, кто вошел первым и увидел труп на кровати.
— Придержи язык, сынок! — оборвал его Барлоу. — Надо иметь уважение к смерти.
Парень, видимо новичок на этой работе, намеревался было отбрить Барлоу, но, взглянув на выражение его лица и лица своего напарника, предпочел и вправду придержать язык и взяться за дело.
Глядя, как эти двое укладывают останки Диндры Уоллес в специальный пластиковый мешок, Паз подумал, что только зубоскальство и грубая ругань помогают обычным людям выдерживать подобную жуть изо дня в день.
— Есть и еще один труп, — сказал Барлоу. — Младенца. Он в кухне.
Парни из морга были явно потрясены. Младший пошел в кухню. Сначала там было тихо, потом хлопнула дверца шкафа. Парень вернулся с белым мешком для мусора в руке; на дне его лежало что-то темное.
— Нет, — сказал Барлоу. — Принеси специальный мешок для тела.
— Для те… ради бога, ведь это же утробный плод, — возразил было тот.
— Это дитя человеческое и образ Божий, — сказал Барлоу. — И его вынесут отсюда как человеческое существо, а не как кусок мусора.