Генерал, который от удара чуть было не упал на колени, стоял, шатаясь, полностью обескураженный. Вильгельм захохотал во все горло, наблюдая, как публика реагирует на его благосклонную шутку. Он с удовлетворением отметил, что хотя бы некоторые громко смеялись. Кайзер ткнул генералу пальцем в живот:
— С каких пор вас приглашают в порядочный дом?
Генерал, человек под шестьдесят, изобразил вымученную улыбку, доказывая, что и он не прочь подыграть кайзеру, но по его глазам было видно, как он страдает от унижения.
Вильгельм повернулся к другим гостям. Николас испытал облегчение, когда, нахмурившись и бросив: «Рад, рад видеть, Каради», — он прошел мимо. Интенданту из Гамбурга повезло меньше, кайзер обругал его за то, что за один театральный сезон было сыграно три пьесы Шекспира и только две — Шиллера.
Завтрак длился дольше, чем было предусмотрено, так как за это время кайзеру были доставлены две телеграммы. Первая была отправлена Бюловым, где он просил указаний, как реагировать на требования Центра.
— Бюлов мог бы меня хотя бы сейчас оставить в покое, — буркнул кайзер, после того как генерал Кессель положил перед ним расшифровку телеграммы. — Я ему ясно сказал — не беспокоить меня, когда я в отпуске. — Он передвинул телеграмму генералу. — Отложите это. Я поговорю с ним об этом в Берлине. — Генерал пробормотал, что, дескать, речь идет о важном деле, но Вильгельм отреагировал с раздражением: — Вы знаете, что сейчас важно? Чтобы меня наконец оставили в покое. Вот что важно. — Он говорил резким обиженным тоном. — Если мне приходится руководить этим сумасшедшим домом на Вилыельмштрассе, то я должен быть в наилучшей форме. Этот крест должен нести только я, и Бюлов здесь ни при чем. И никто не должен в этом заблуждаться.
С этой телеграммой вопрос был таким образом решен. С другой телеграммой, отправленной одним английским другом открытым текстом, дело обстояло проще. В ней содержались последние анекдоты из лондонских клубов, и Вильгельм уделил им большое внимание. В знак уважения к тем гостям, которые не знали английского, он сразу же сам переводил все на немецкий.
Когда наконец поднялись из-за стола, многие вздохнули с облегчением. Надежде же на то, что государь отправится к себе и свита сможет насладиться заслуженным отдыхом, не суждено было сбыться. Он направился в салон. Снова все стояли вокруг него. Вильгельм же, стоявший в центре, как тенор в операх Вагнера, делился своим мнением о всех мыслимых и немыслимых предметах, будь то вопросы внешней политики, новости в авиации, любовные приключения Гёте, стоимость греческих фигурок из терракоты или недостатки английского флота.
Это многочасовое низкопоклонство ради благосклонности императора было для Николаса невыносимым, но он должен был отдать должное и кайзеру. Хотя ясно было, что глубокими познаниями в тех областях, которых он касался, он и не обладает, но поражала его память и в такой же степени и широта интересов. После обсуждения флота речь зашла, само собой, о его дяде Эдуарде VII, и его монолог, казавшийся бесконечным, был посвящен его политике, морали, привычкам в еде и сне. Затем он внезапно обратил внимание на Лекомта, который до этого пребывал, облокотившись на спинку кресла и давно уже мечтая сесть на него, на заднем плане.
— Вы и ваше посольство хорошо осведомлены об интригах, которые замышляет мой дядя вместе с его правительством против меня. К тому же он оплачивает ваши газеты. Точно также он содержит американскую и итальянскую прессу.
Советник посольства, который, со всей очевидностью, был в замешательстве, хотел что-то возразить, но кайзер не дал ему ничего сказать:
— Потому что он меня никогда не любил, никогда терпеть не мог, даже тогда, когда я был мальчишкой, он меня ненавидел. Он никогда не мог мне простить, что я был ближе с его матерью, чем он, что она его терпеть не могла. Он, взрослый человек, ревновал к ребенку! Вам это не кажется ужасным? — указательным пальцем, направленным чуть ли не в лицо дипломату, кайзер словно подчеркивал чеканя каждое слово.
Смущенный Лекомт, растерянно взирая на палец кайзера, непроизвольно попятился. До сих пор французу удавалось осторожно обходить в разговорах темы, содержащие хотя бы намек на политику. Резкий панегирик Вильгельма против Эдуарда VII поставил его, дипломата страны — союзника Англии, в крайне неприятное положение. Он знал, что Вильгельм не выносил, когда ему возражали, и что все это может кончиться безобразной сценой, если он начнет оправдывать поведение Эдуарда VII. С другой стороны, просто промолчать в присутствии дюжины свидетелей значило бы сильно повредить своей репутации у англичан. Злорадные искорки в глазах его мучителя говорили Лекомту о том, что кайзер отлично понимает, в какое затруднительное положение он поставил своего визави; более того, кайзер просто наслаждался этим.
— Мне знакомы фотографии из детства Вашего Величества, — начал наконец Лекомт. — И трудно представить, что кто-либо мог бы ненавидеть такое ангельское дитя.
Это был довольно жалкий протест, облеченный к тому же в форму банального комплимента.
— Дяди, милый Лекомт, к сожалению, бывают разные, — заметил кайзер и оставил наконец Лекомта в покое. Тот вздохнул с облегчением.
Следующая коронованная особа, которую подверг экзекуции Его Величество, был король Италии Виктор Эммануил. Его внешность, его брак, его политику кайзер безжалостно разобрал по косточкам и объявил ничтожными и пошлыми. Затем настала очередь царя, которому досталось нисколько не меньше. Николас уже задавался вопросом, не Франца ли Иосифа следующая очередь, но его опасения были напрасны. Вильгельм II знал границы. Наконец в четыре часа дня кайзер изъявил желание отправиться почивать. Назавтра они должны выступать на охоту рано утром — пояснил он Ойленбургу, — и, если он физически не будет в лучшей форме, охота не доставит ему никакого удовольствия. Годенхаузен и Ойленбург проводили его до дверей. Остановившись на пороге, кайзер обратился к Годенхаузену:
— Благодарю, Годенхаузен. Вы мне пока не нужны. Фили, пойдем, составь мне компанию. Сколько месяцев мы с тобой не могли по-настоящему поболтать. — Он кивнул оставшимся. — Au revoir, [10] господа.
— Au revoir, Ваше Величество. — Штатские согнулись в поклоне, офицеры стали по стойке «смирно».
Кайзер протянул, прощаясь, руку Годенхаузену, и тот, преклонив колено, поцеловал ее.
«Наверное, здесь, в отличие от Австрии, где прощаясь, отдают честь, принято в этом случаю целовать руку государю», — сильно удивившись, подумал Николас.
Только под вечер князь вновь появился перед своими гостями.
— Вы должны меня простить, господа. Я вас совсем забросил, — сказал князь. — Но мы с Его Величеством в последние месяцы практически не виделись. Даже государь нуждается иногда в друге, с которым он может поговорить откровенно.
— Боюсь, он слишком часто говорит более чем откровенно, и не только с друзьями, — заметил генерал — военный историк, которого Вильгельм приветствовал особенно грубо.