Еще во время поездки в Давос ее тетка Роза фон Цедлитц дала понять, что она, по-видимому, возьмет Алексу после лечения к себе в Берлин. Эта перспектива поначалу привела девочку в ужас, но, поразмыслив, она решила, что Берлин стоит того, чтобы пожить у тетки. Девушки в Шаркани, выходившие замуж за местных помещиков — из которых одни были зажиточными, другие жили на грани бедности, — приносили в жертву свою молодость, ухаживая за непослушными детьми, неверными мужьями и воюя с нечистыми на руку слугами. Жизнь их протекала в постоянном страхе перед болезнями, эпидемиями свиной чумы или ящура, природными напастями вроде града, засухи или наводнений и в страхе перед нежелательными беременностями. Алексе представлялось вполне возможным, что, будучи племянницей генерала в Берлине, она сможет вести гораздо более беззаботную, полную развлечений жизнь по сравнению с той, которая ожидала бы внучку обедневшего помещика в Шаркани.
Адальберт фон Цедлитц, муж тетки Розы, сделал блестящую военную карьеру. Он был прикомандирован к Генеральному штабу, и это обеспечило ему и его жене возможность бывать при дворе. Роза, выйдя за него замуж, сделала гораздо лучшую партию, чем она сама надеялась. Ее семья, снабдив дочь довольно крупным приданым, сумела заполучить в зятья представителя знатного, хотя и обедневшего аристократического рода. И Алекса, вопреки предыдущим протестам, под влиянием Фелициты написала тетке, что она с удовольствием приехала бы в Берлин, конечно, только погостить. Это согласие было пустым жестом, так как Роза фон Цедлитц, уже будучи к тому времени ее официальным опекуном, не имела ни малейшего желания позволить ей вернуться в Шаркани.
После года пребывания в Давосе температура у Алексы снова стала нормальной. Доктор Беренд объявил, что она здорова и может вернуться домой.
Роза фон Цедлитц появилась точно в назначенный день, чтобы забрать племянницу. Когда тетка заявила, что забирает ее в Берлин навсегда, Алекса была вне себя от гнева. Но ни слезы, ни уговоры не могли переубедить Розу. В конце концов, считала она, выплатив доктору Беренду тысячи франков за время лечения девочки, Роза приобрела право иметь ребенка в своем бездетном доме. Два дня продолжалась ссора, и наконец Алекса сдалась. Но Роза одержала пиррову победу, потому что Алекса ее не простила.
Роза фон Цедлитц, в девичестве Лутц, в свои шестнадцать лет была просто красавицей, но теперь, в сорок один, ее лицо напоминало засохший на ветке персик. Ее фигура утратила былую стройность, а за свою тяжелую агрессивную походку она получила кличку «бешеный бык».
По дороге в Берлин тетка сообщила Алексе, в какую кругленькую сумму ей обошлось ее лечение, которое спасло Алексе жизнь. Стало очевидным, что тетка никогда больше не позволит Алексе вернуться к дедушке с бабушкой в это, как считала Роза, венгерское варварство, где здоровье девочки вновь окажется под угрозой. Когда они приехали в Берлин, Алекса поняла, что представляет из себя сдавшийся корабль, который тетка захватила и по праву считает своей собственностью.
Квартира семейства фон Цедлитц занимала весь второй этаж дома по улице Кроненштрассе в самом центре Берлина. Четыре просторных, с высокими потолками комнаты выходили окнами на улицу, остальные, в том числе кухня и ванная, — на внутренний двор. Прислуга жила в двух комнатках с крошечными окнами для проветривания.
Алексе была отведена софа и половина платяного шкафа в комнате для шитья, которая выходила во двор. После приезда ей дали время отдохнуть, и только перед обедом она была представлена генералу, который работал в своем кабинете и просил его не беспокоить. Таким образом, историческая встреча состоялась только полчаса спустя. Генерал появился, как всегда, к обеду ровно в половине седьмого.
Адальберт фон Цедлитц давно уже не обладал той замечательной фигурой, какая у него была в молодости и как рисовала его Роза в своих рассказах. Он был невысокого роста, коренастый, с красным лицом и редкими рыжими волосами на голове.
— Так вот какова наша маленькая венгерка, — игриво приветствовал генерал Алексу и потрепал ее по щечке. Как поняла позднее Алекса, он был в необычайно хорошем расположении духа. Во время обеда он следил за тем, чтобы беседа за столом не прерывалась. Генерал позволил себе несколько шуток, чем привел в восхищение свою жену и фрейлейн Эльзу. Фрейлейн Эльза была в доме секретаршей, компаньонкой и домашней портнихой одновременно.
Вначале Алексе казалось смешным, что все в доме вытягивались перед генералом словно по стойке «смирно», но потом ей это стало представляться унизительным и противным. Единственным исключением была Кати, повариха, настоящая берлинская «штучка», которая позволяла себе иногда и подшучивать над генералом. Ей сходило с рук то, что для других было бы расценено как оскорбление «его величества». Впоследствии Алексу больше всего удивляло то, что за пять лет, которые она провела в этом доме, генерал ни разу не повысил ни на кого голос. Наоборот, его «подданных» часто повергало в ужас его беспричинное молчание. Это могло длиться днями или неделями, причем никто не имел ни малейшего понятия о причине.
Неделю спустя после приезда Алекса впервые пережила то, что она впоследствии называла «Сибирью на Кроненштрассе». В ответ на ее бодрое «доброе утро» генерал смерил ее уничижительным взглядом своих пустых цвета латуни глаз. При попытке во время завтрака пошутить с ним тетка оборвала ее:
— Может быть, ты прекратишь досаждать своему дяде?!
Целыми днями в квартире, если генерал был дома, царило холодное молчание, как в склепе, а домочадцы приобрели столь острый слух, что достаточно было тихого поворота ключа в двери кабинета генерала, как все буквально впадали в оцепенение. Только Кати не давала себя запугать. Она распевала песенки, свистела, спорила с Минной, хлопала дверями, гремела кастрюлями и отбивала шницели так, как будто забивала теленка.
Поначалу Алексе было любопытно, ведет ли генерал себя так же и вне дома, но со временем, ближе узнав берлинские нравы, поняла, что такие причуды с ним бывают только дома. Себе она не позволяла ни пугаться, ни обижаться, тем более что не считала себя причиной генеральского неудовольствия.
Однажды в узком коридоре между ванной и рабочей комнатой генерал неожиданно схватил девочку, прижал ее и своими короткими твердыми пальцами до боли сдавил ее уже заметно растущую крепенькую грудку. Как бы она ни старалась в дальнейшем избегать таких встреч, время от времени он все равно ее настигал; всякий раз это происходило во время его приступов молчаливой меланхолии.
Сначала это привело девочку в ужас, но со временем она научилась относиться к похотливым выходкам генерала с определенной долей презрения и насмешки. Тетке она решила ничего не говорить. Роза все равно бы ей никогда не поверила, а она, Алекса, потеряла бы тогда над генералом ту небольшую власть, которая ей должна была еще хорошо пригодиться. Сластолюбие генерала подсказывало Алексе, каким оружием может стать ее тело.
После жизни в венгерском захолустье и швейцарском санатории Берлин с его широкими улицами, дворцами, музеями и соборами приводил Алексу в восхищение. Районы, заселенные нищими, с бесчисленными вонючими трущобами, она заметила лишь позднее. Дамы и господа, бывавшие на приемах у тетки, принадлежали, как считала Алекса, к тому кругу избранных, которые определяли не только настоящее и будущее Германии, но и влияли на весь цивилизованный мир. Из разговоров гостей Алекса узнала, что недовольные граждане, собравшиеся в новом здании рейхстага на Кенигсплац, среди которых, «несомненно, большинство так называемых социалистов и прочих подрывных элементов», сотрясают основы государства. Но только благодаря мудрости и моральному превосходству кайзера и преданной ему армии все потуги и подстрекательства этой черни обречены на провал.