Сердце мое бешено заколотилось.
— Нет, не хочу, — сказала я. — Если вы считаете, что это нужно обязательно, устройте прием после моего отъезда в пансион…
Меня следовало, конечно, отчитать. Тетка хотела, чтобы последнее слово все-таки осталось за ней. Она улыбнулась, поджала губы и сказала с иронией:
— То есть как это?.. Может, нам на церемонии обручения вместо тебя поставить заместителя? При бракосочетании — пожалуйста, но при обручении, дочь моя, такого обычая пока еще нет.
Мне нечего было ответить, и я продолжала смотреть в пол.
Чтобы как-то смягчить горечь назиданий, которые мне предстояло сейчас выслушать, тетка обняла меня и погладила по лицу.
— Феридэ, — сказала она, — мне кажется, уже настало время прекратить ребячество. Теперь я не только твоя тетка, но и мать. Думаю, нет надобности говорить, что я этому очень рада. Не так ли? Лучшей невесты Кямрану не сыщешь. Что хорошего, если б это была какая-нибудь чужая девушка? Ни характера не знаешь, ни семьи ее… Только… Слишком уж ты легкомысленна. В детстве, может быть, это не так страшно. Но с каждым днем ты становишься все более взрослой. Конечно, со временем станешь серьезнее, поумнеешь. До окончания пансиона, то есть до вашей женитьбы, остается еще четыре года. Срок довольно большой. Однако ты уже невеста. Не знаю, понимаешь ли ты, что я хочу сказать. Ты должна быть серьезной и рассудительной. Пора положить конец всем твоим шалостям, легкомыслию, упрямству. Тебе ведь известно, какой Кямран деликатный и тонкий.
Сейчас я не знаю, было ли в этой нотации, которая слово в слово запечатлелась в моей памяти, что-либо стыдное и оскорбительное, но тогда мне вдруг показалось, что тетка считает меня не вполне подходящей парой для своего драгоценного сына…
Точно желая проверить, насколько на меня подействовали ее наставления, она спросила:
— Ну, теперь мы договорились, Феридэ? Не так ли? Мы устроим ужин по случаю обручения только для родственников и нескольких близких друзей.
Я представила себя рядом с Кямраном за столом, украшенным цветами и канделябрами, в наряде, которого до сих пор не носила, с новой прической и чужим лицом; взоры всех устремлены на меня…
Я вдруг задрожала.
— Нет, тетя, это невозможно! — И бросилась вон из комнаты.
Мюжгян в те дни была для меня больше чем старшая сестра, она, можно сказать, заменяла мне мать. Когда ночью мы оставались с ней одни в нашей комнате, я тушила лампу, обнимала руками ее удивительно худенькое тело (как она извелась за это время!), зажимала ей рот рукой, чтобы она молчала, и умоляла:
— Попроси, пусть меня никто не называет невестой. Обрученные девушки — это те, над которыми я всегда насмехалась, которых жалела больше всего в жизни. И вот теперь я одна из них. Мне стыдно, я готова провалиться сквозь землю. Я боюсь. Я ведь девочка. Впереди четыре года. К этому времени я подрасту, привыкну. Но сейчас пусть ко мне никто не относится как к невесте.
Получив наконец возможность говорить, Мюжгян отвечала:
— Хорошо, но с одним условием, вернее, с двумя. Во-первых, ты не станешь со мной сражаться, душить меня. Во-вторых, ты еще раз повторишь мне, только мне, что ты его очень любишь.
Я прятала свое лицо на груди у Мюжгян и кивала головой: да, да, да…
Мюжгян сдержала свое обещание. Домашние и знакомые не говорили мне в лицо о моем обручении. А если вдруг случалось, что кто-нибудь начинал надо мной подшучивать, то тут же получал за болтовню по заслугам и умолкал. Но один человек все-таки получил от меня пощечину; к счастью, это был родственник, мой кузен собственной персоной. Мне кажется, оплеуха была заслуженная. Не дай аллах, если бы об этом узнала тетка Бесимэ… Что бы она со мной сделала!
И все-таки надо сказать, жилось мне в особняке совсем не спокойно.
Так как положение мое возвысилось, в один прекрасный день мне вдруг отвели более красивую комнату, заменили занавеси, кровать, гардероб. И, конечно, я не смела спросить о причине подобного внимания.
Однажды нам предстояло поехать в экипаже на свадьбу в Мердивенкейю. Народу набралось довольно много, и я заявила:
— Сяду с кучером.
В ответ раздался хохот. Я покраснела и покорно полезла в экипаж.
Иногда, как и прежде, я ходила на кухню, чтобы стащить там горсть сушеных абрикосов или какие-нибудь фрукты. Противный повар подтрунивал надо мной:
— Что тебе надо, ханым? Скажи прямо. Тебе уже не подобает заниматься воровством.
Хотя мне никто ничего не говорил, но я уже не смела зазывать к себе в гости ребят с улицы. А чтобы в кои-то веки раз залезть на дерево, мне приходилось прятаться ото всех, дожидаясь темноты.
Но самым несносным был, конечно, Кямран.
Последние дни моего пребывания в особняке прошли, можно сказать, в том, что мы играли в прятки. Кузен искал случая поймать меня наедине, а я всю свою хитрость употребляла на то, чтобы помешать ему это сделать.
Я часто отказывалась от прогулок в экипаже, которые он мне предлагал. Если же он бывал слишком настойчив, я тащила с собой, помимо Мюжгян, еще кого-нибудь и по дороге без конца болтала именно с ними.
Я не была уверена в Мюжгян: она могла начать какой-нибудь ненужный разговор или даже сбежать, оставив нас наедине.
Однажды Кямран сказал мне:
— Тебе известно, Феридэ, что ты делаешь меня несчастным?
Я не выдержала и спросила:
— Это теперь-то?
Вопрос был задан с таким комическим изумлением, что мы оба рассмеялись.
— Я бы хотел хоть раз от тебя услышать то, что ты говорила Мюжгян. Мне кажется, это мое право.
Я закатила глаза, притворившись, будто не могу вспомнить, о чем говорила с Мюжгян, подумала и сказала:
— Так. Но ведь Мюжгян девушка… И, если не ошибаюсь, ваша послушная раба. Нельзя каждому говорить все, о чем мы с ней болтаем.
— Разве я каждый?..
— Не поймите неверно… Хотя вы мужчина женского типа, но все-таки вы мужчина! А то, что говорится подруге, мужчине не расскажешь.
— Разве я не твой жених?
— Очевидно, мы расторгнем обручение. Вы ведь знаете, я терпеть не могу этого слова!
— Вот видишь, я был прав, назвав себя несчастным. Я даже не смею слова сказать, боюсь опять получить пощечину. Но в моем сердце живет чувство, которого я не ощущаю ни к кому, кроме тебя…
И тут я поняла, что вот-вот окажусь в западне, которой так умело избегала столько времени. Продолжи я разговор и дальше, у меня бы начал дрожать голос или я совершила бы какое-нибудь страшное безумство. Не дав Кямрану договорить, я бросилась вон на улицу.