Несчастная девочка, бедная родственница, работала на отца Морана с ранних лет. В шестнадцать она родила Морану внебрачного ребенка, которому теперь исполнилось три года. Ее лицо и руки украшали шрамы от внимания любовника, ибо он имел тяжелую руку; оказалось, что впервые она познала его плотски, едва ей исполнилось тринадцать лет, когда он изнасиловал ее и лишил девственности. Она возмущалась его обращением, но не столько из-за себя, сколько из-за сына, которому тоже приходилось выносить побои. Несколько раз ее любовника изгоняли из дома, но потом семья всегда принимала его обратно.
Хотя она многого недоговаривала, по тому, как она держалась, я понял, что ее вовсе не печалит эта смерть.
Как выяснилось, остальная родня тоже отвернулась от него, виной чему послужили его постоянные злобные выходки. Они говорили, что он ленив, груб и несдержан. Ему всегда не хватало денег. Как-то раз один из его дядьев обвинил его в краже пояса и плаща, но не смог предоставить доказательств; тем не менее отец Морана возместил ему ущерб. Многие соседки жаловались мне на непристойные намеки, которые делал им Моран. Удивительно, что при всем при этом, он был прилежный прихожанин, и каноники Сент-Этьена отзывались о нем, как о простом парне, грубом, но набожном. Тем не менее я спрашивал себя: и таких людей мы держим в Святой палате? И я дал себе слово, что при первой возможности я пересмотрю порядок приема на службу. Было очевидно, что столь ответственное дело нельзя доверять одному Понсу.
Сослуживцы Морана были более щедры в своих оценках. Они называли его «весельчак» и охотно пересказывали его смешные истории. Он был большой, сильный, здоровый парень, боец не слишком искусный, но обладавший мощным ударом, мощь которого дополнялась столом, дубиной или шлемом, если они подворачивались под руку. Они признали, что он был вспыльчив и никогда не отдавал долги. По этой причине никто не хотел одалживать ему дважды.
— У него не было денег на шлюх, — сказали мне, — трудно ему приходилось. Он был такой большой и сильный, и некоторые были рады пойти с ним. Но большинство боялось.
— Где он проводил свободное время? — спросил я. — Где он бывал, если не дома и не на службе?
— А… в трактире на рынке. Мы почти все туда ходим.
— Ну конечно. — Мне часто доводилось видеть кучки пьяных солдат, сидевших у порога этого заведения, плевавших в проходящих мимо молодых людей и приветствовавших неприличными жестами девушек. — С кем он бывал там? Кроме вас?
Мне выдали длинный перечень имен — настолько длинный, что я вынужден был записать его. Очевидно Морана знала (и, без сомнения, питала к нему отвращение) добрая половина Лазе. И хотя я не приметил ни одного имени, принадлежавшего члену семьи или приятелю Бернара де Пибро, зато был упомянут зять Эмери Рибодена, Матье Мартен. Как вы помните, Эмери Рибоден являлся одним из шестерых подозреваемых в подкупе отца Жака.
— Эмери Рибоден? — вскричал сенешаль, когда я решил посоветоваться с ним. — Не может быть!
— Отец Августин допрашивал его друзей и родных, — отвечал я. — Если Эмери знал об этом, то у него была причина убить отца Августина.
— Ну, прежде всего — какой из Эмери Рибодена еретик? Да посмотрите сколько он жертвует церкви Святого Поликарпа!
Конечно, против Эмери Рибодена не было серьезных обвинений. Несколько лет назад одного ткача осудили за то, что он привел совершенного к постели своей умирающей жены, чтобы тот произвел над ней еретический обряд consolamentum. Один из свидетелей, допрошенных по этому делу, вспомнил, что видел, как Эмери Рибоден разговаривал с обвиняемым, через три или четыре года после смерти этой самой жены (за это время ткач перебрался из своей деревни в Лазе), и дал ему денег.
Мне не хотелось, однако, посвящать сенешаля в детали, которые не были обнародованы.
— Эмери Рибоден находится под следствием, — твердо сказал я, а Роже, качая головой, пробормотал что-то в том духе, что на месте Эмери он бы испытывал соблазн самому убить отца Августина.
К счастью для Роже, я предпочел проигнорировать это замечание. Вместо того, я поведал ему о доносе Гримо на Пьера де Пибро и о трактире в Крийо.
— Я еще не говорил ни с приятелем Гримо, Бартелеми, ни с трактирщиком, — закончил я, — но я сделаю это, прежде чем в Лазе прибудут трое друзей Бернара де Пибро. Я недавно вызвал их. У меня уже тогда возникли подозрения.
— Ей богу, звучит многообещающе!
— Возможно. Но, как я сказал, Гримо не внушает доверия.
— Но я знаю отца Бернара де Пибро, — сообщил сенешаль, вставая и принимаясь шагать по комнате. (Я решил пригласить его в Святую палату, потому что не был уверен, что в замке Конталь нам удастся уединиться.) — Я хорошо его знаю, знаю его крутой нрав. Они все такие, в этой семье. Ей богу, отец мой, они могли это сделать!
— Возможно.
— И если это они, то мы свершим над ними правосудие! И король перестанет докучать мне своими посланиями!
— Возможно. — Мой голос, должно быть, звучал несколько невыразительно, ибо в то время я все еще пребывал в духовных бореньях, поднятых моей поездкой в Кассера, и спал очерь мало. Сенешаль озадаченно взглянул на меня.
— А я думал, вы обрадуетесь, — заметил он. — Вы больны, отец?
— Я? О нет.
— Вы выглядите… у вас нездоровый цвет лица.
— Я пощусь.
— Ах да…
— И у меня в последнее время много дел.
— Послушайте. — Сенешаль снова сел, подался вперед и положил обе руки мне на колени. Лицо его горело, и я понял, что сейчас, когда мы вот-вот настигнем дичь (по крайней мере нам так казалась), в нем взыграл охотничий инстинкт. — Позвольте мне поговорить с этим Бартелеми. Если он скажет что-нибудь похожее на правду, я отправлюсь в Пибро и узнаю, что делали Пьер и его семья в день убийства отца Августина. По пути я даже могу завернуть в Крийо. Повидать трактирщика. Снять груз с ваших плеч. Что вы на это скажете?
Некоторое время я молчал. Я обдумывал его предложение и слова, которые Пьер якобы произнес в трактире. Наконец я сказал:
— Вряд ли Пьер и его племянник собственноручно убили отца Августина. Если они наняли убийц, то в тот день они могли преспокойно сидеть себе в Пибро.
Лицо у сенешаля вытянулось.
— Но, — продолжал я, напряженно думая, — Бартелеми может этого не понимать. Если вы сообщите, что намерены делать в Пибро, и предупредите его насчет наказания, которое полагается за лжесвидетельство, он может испугаться и признаться во лжи, если он солжет вам. Скажите ему, что если Пьер был в Пибро в день убийства, то это значит, что кто-то врет…
— А если он будет настаивать на своих словах, тогда, наверное, он говорит правду! — закончил Роже. В восторге он хлопнул меня колену, да с такой силой, что чуть не покалечил меня. — Что у вас за голова, отец Бернар! Вы хитры, точно лис!
— Благодарю вас.