— Я не могу сейчас отвлекать генерала, он как раз ужинает с их высочествами.
У Георгия разболелась голова. Все казалось каким-то нереальным, будто он стоит где-то на дне моря и видит Живковича вместе с часовыми сквозь пелену воды.
— Петр, прекрати ломать комедию. Лаза, конечно, не меня имел в виду. — Он повысил голос: — Пропусти меня! Я приказываю! — Как старший лейтенант, он был выше Живковича по званию. Для пущей убедительности он стал трясти ворота, что, однако, не произвело на Живковича никакого впечатления, а только причинило боль рукам самого Георгия.
— Я прошу тебя, Георгий, отправляйся домой, — настойчиво сказал Живкович.
— Позови капитана Панайотовича. Он меня пропустит.
Живковичу это явно не понравилось.
— Он как раз сейчас занят.
На бульваре в этот момент поднялся сильный ветер. Хотя мать и протерла его полотенцем, Георгию казалось, что пот по телу льется ручьем. Только что он чувствовал жар, а теперь просто дрожал от холода.
— У меня письмо для тетки, и это срочно. Я уже неделю валяюсь больной в постели, а тут мать погнала меня в ночь! Не держи меня на сквозняке, если не хочешь моей смерти.
— У тебя действительно больной вид, — согласился Живкович. — Почему бы тебе не отдать письмо мне? Я передам его королеве. Отправляйся спокойно домой и ложись в постель. Тебя это устроит? — Его тон был снова очень настойчив.
Когда Георгий по пути домой думал о происшедшем, он злился на себя — напрасно он отдал письмо Живковичу. Совершенно невообразимо было то, что приказ никого не пропускать в Конак касался и его, племянника королевы. Живкович явно выдумал все это. По каким-то причинам он ни за что не хотел пустить Георгия в Конак. С необъяснимым упорством лейтенант заставлял его вернуться домой. Почему он так себя вел? Может быть, они привели женщину в караульное помещение или устроили там попойку? Если бы он не чувствовал себя так плохо, то постарался бы это выяснить не откладывая. Но, вздохнув, он решил, что задание свое выполнил, и зашагал дальше.
По дороге у него снова закружилась голова, и ему пришлось прислониться к стене, вдоль которой шел. Хотя в комнате матери еще горел свет, Георгий юркнул в комнату, где спали обычно оба его дяди, и забрался в постель. Когда мать вскоре зашла проведать его, он сделал вид, что спит, и ответил на ее вопрос о письме лишь неразборчивым бормотаньем.
Зайдя на террасу «Сербской короны», Михаил по гулу голосов понял, что с момента, когда был здесь в последний раз, выпили немало. Штатских почти не было видно, зато военных, казалось, так много, как будто они размножались делением. Из офицеров, которые присутствовали на собрании в каптерке фельдфебеля, Михаил увидел только Богдановича и Танкосича, каждый — в центре двух бурно веселившихся за столами компаний. Похоже, как раз в этот момент между ними возник спор о том, что именно должны играть цыгане. Богданович требовал вальс, но, когда смертельно усталые цыгане заиграли первые такты, компания Танкосича заявила: с этой австрийской кошачьей музыкой надо кончать, они хотят послушать народную песню слепого гусляра Филиппа Висньича. Цыгане, как только возник спор, играть перестали и, не желая вмешиваться, сидели опустив головы. «Да пусть эти сволочи хоть поубивают друг друга!» — было отчетливо написано на их смуглых лицах.
Все цыгане питали нескрываемое презрение к этим безбородым юнцам офицерам, как, впрочем, и ко всему сербскому офицерству, — чуть что, они хватались за сабли, но были чрезвычайно прижимисты насчет чаевых. Среди цыган ходила легенда о том, как однажды в Париже на площади Согласия венгерские гусары, русские князья и богатые американки за особо удачное исполнение клеили на лоб любимому скрипачу тысячефранковые банкноты и швыряли пригоршни золотых в фонтан. Одному белградскому цыгану тоже однажды улыбнулось счастье, когда он встретил свиноторговца, у которого карманы были набиты деньгами. Поговаривали, что был подобный случай и с одним предпринимателем, получившим богатый подряд на строительство школ и поставки в войска.
Спор о музыкальной программе едва не перешел в массовую драку, когда кто-то предложил, чтобы капелла сыграла «Коло королевы Драги».
После королевской свадьбы не только улицы и общественные учреждения были названы в честь Александра и Драги, но нашлись несколько особо преданных поэтов и музыкантов, которые посвятили королеве свои произведения. Особого успеха у публики эти произведения не имели, за исключением одного коло, чья доступная несложная мелодия стала очень популярной не только в столице, но и по всей стране. Ее исполняли гусляры, под нее маршировали и пели солдаты, а молодежь танцевала на сельских праздниках.
Капитан, предложивший послушать коло, был высоким худощавым человеком с тяжелым, неподвижным взглядом. На его бледном лице выделялись разбросанные по скулам красные пятна. Богданович представил капитана Михаилу как Мику Йосиповича. Имя показалось знакомым, и, напрягшись, он вспомнил, что речь идет об офицере, который должен застрелить военного министра. В отличие от своих товарищей, Йосипович был абсолютно трезв. Кто-то поставил перед ним стакан с клековачей, этой сбивающей с ног можжевеловой водкой. Дрожащей рукой он поднес стакан ко рту, сделал маленький глоток и быстро поставил стакан на стол, придерживая другой рукой свою правую, чтобы унять в ней дрожь.
С того момента, как он пришел на террасу, Михаил размышлял о том, не должен ли он сказать заговорщикам, что путч можно отменить, поскольку отречение короля уже дело решенное. После своего безуспешного разговора с Машиным в доме бывшего министра внутренних дел он решил встретиться с основными группами заговорщиков и под видом того, что он действует по заданию Машина, отменить каждой из групп их задание. После этого он решил скрыться из города и где-то переждать, пока все утихнет. Конечно, произойдут кое-где беспорядки, возможно и с применением силы, но тщательно продуманный план будет, таким образом, разрушен, и главное — он предотвратит ненужное кровопролитие. Но теперь, когда он слышал отчаянные речи офицеров, ему стало ясно, что мятеж против Александра Обреновича не дело рук только ста пятидесяти офицеров, за этим стоит большинство всего офицерского корпуса. У Михаила создалось впечатление, что здесь, среди всех собравшихся в «Сербской короне» пьяниц, нет ни одного, кто не знал хотя бы что-то о предстоящем путче. От строгой конспирации, которой так гордились главные заговорщики, не осталось и следа. За столами было слишком много безответственной болтовни, без меры сдобренной бахвальством и поношением короля. Если среди немногих штатских, которые еще оставались в ресторане, находился хотя бы один полицейский шпик, ему оставалось только заткнуть уши, если он не хотел слышать, о чем шла речь в пьяном угаре. Или полиция тоже втянута в это дело?
Михаил отправился дальше, в «Коларац». Картина была похожая, хотя обстановка казалась более спокойной. Полковник Мишич все еще сидел за своим столом, но в другой компании. Его окружали молодые офицеры, которые хотя и не отличались абсолютной трезвостью, но еще могли держать стакан в руке. Недалеко от сцены столы были сдвинуты, там сидели около двадцати человек, некоторые в форме.