Толпа мужчин в синих рубашках и белых пластиковых шлемах проносится вниз по лестнице на углу Сорок третьей улицы и площади ООН мимо транспаранта с надписью «Перекуют мечи свои на орала, и копья свои — на серпы, и не будут более учиться воевать». Размахивая тяжелыми деревянными крестами и выкрикивая грозные боевые кличи, люди в шлемах врезаются в толпу, словно волна, нахлынувшая на песочный замок. Джордж видит, как они приближаются, и его сердце выпрыгивает из груди.
— А когда ты перевернешь купюру, то первым делом увидишь пирамиду иллюминатов. Ты заметишь, что на ней написано число 1776, но наше государство было основано в 1788 году. Предположительно, 1776 означает год подписания Декларации Независимости. Но истинная причина в том, что в 1776 году Вейсгаупт возродил орден иллюминатов. И как ты думаешь, почему в тринадцати ярусах пирамиды заключено семьдесят два сегмента?— спрашивает Саймон в 1969 году...
— Недоразумение, надо же! Когда мужик щупает мою задницу, я прекрасно понимаю, чего он хочет, — кричит Саймон в 1970 году... Джордж толкает локтем Питера Джексона. — «Божья молния», — говорит он. Пластиковые шлемы мерцают в лучах солнца, они снова прибывают волной, скатываясь по лестнице, вверху разворачивается флаг с красными буквами на белом фоне: «АМЕРИКА: ЛЮБИ ЕЕ, ИЛИ МЫ ТЕБЯ РАСТОПЧЕМ»...
"Христос на роликовых коньках, — говорит Питер, — а сейчас смотри: копов как ветром сдует..."
Диллинджер усаживается со скрещенными ногами в пятистенной комнате под залом для медитаций здания ООН. Он сплетает ноги в позу лотоса с легкостью, которая случайному свидетелю показалась бы необычайной для семидесятилетнего человека.
— Семьдесят два — это каббалистическое число Священного Непроизносимого Имени Бога, используемое в черной магии, а тринадцать — это число ведьм на шабаше, — поясняет Саймон. — Вот почему. — Мерно рокочет двигатель «фольксвагена», направляющегося в Сан-Франциско.
Кармел спускается со ступенек публичной библиотеки Лас-Вегаса, зажав под мышкой книгу Дж. Эдгара Гувера «Мастера обмана», на его губах играет самодовольная ухмылка предвкушения, а Саймон наконец изгоняется из отеля «Шератон-Чикаго», выкрикивая: "Педики! Я понял, все вы тут — сборище педиков!"
— И здесь кроется одна из их шуток, — добавляет Саймон. — Ты видишь Звезду Давида над головой орла? Они ввели ее — одну шестиконечную иудейскую звезду, составленную из пятиконечных звезд, —именно для того, чтобы какие-нибудь маньяки правого толка ее увидели и сочли доказательством того, что сионские мудрецы контролируют казначейство и Федеральный резервный банк.
Обозревая сверху толпу на площади ООН, Зев Хирш, глава региональной штаб-квартиры «Божьей молнии» в штате Нью-Йорк, наблюдает, как его плечистые боевики, размахивающие деревянными крестами, словно томагавками, оттесняют трусливых участников антивоенной демонстрации. Но есть препятствие. Между боевиками «Божьей молнии» и их жертвой выстраивается синий ряд полицейских. За спинами копов противники войны хрипло выкрикивают ругательства в адрес противника в пластиковых шлемах. Зев обегает глазами толпу. Он ловит взгляд красномордого полицейского с золотым околышем на фуражке. Зев вопросительно смотрит на капитана полиции. Капитан подмигивает. Через минуту капитан делает незаметный жест левой рукой. Мгновенно строй полицейских исчезает, словно растворившись под ярким весенним солнцем, которое палит над площадью. Батальон «Божьей молнии» набрасывается на страдающих, оскорбленных и изумленных пацифистов. Зев хохочет. Это намного забавнее, чем былые избиения членов Лиги в защиту евреев. Все боевики пьяны. А дождь продолжается.
В иерусалимском кафе на открытом воздухе два седовласых старика в черном пьют кофе. Они пытаются скрыть эмоции от окружающих, но их глаза возбужденно блестят. Они разглядывают внутреннюю страницу газеты на иврите, где напечатаны два объявления: большой, в четверть страницы, анонс, извещающий о крупнейшем рок-фестивале всех времен в Баварии, в городе Ингольштадте, куда съедутся рок-группы и их многочисленные поклонники со всех стран мира; фестиваль называют европейским Вудстоком. Ниже на той же странице, в разделе частных объявлений, влажные глаза обоих стариков уже в пятый раз перечитывают строчку: "С благодарностью Св. Иуде за дарованное покровительство — А. В.".
Один из стариков тычет дрожащим пальцем в страницу.
— Начинается, — говорит он по-немецки.
Второй кивает, и на его сморщенном лице разливается блаженная улыбка.
— Jawohl. Очень скоро начнется все. Der Tag. Скоро придется нам в Баварию ехать. Ewige Blumenkraft!
Карло кладет пистолет на столик между нами.
— Так-то вот, Джордж, — говорит он. — Революционер ты или просто строишь из себя революционера? Способен ли ты взять в руки оружие?
Я вытираю слезы. Внизу течет Пассеик, нескончаемый поток патерсонского мусора спускается вниз по течению в Нъюарк и Атлантический океан. Моя презренная трусливая душа напоминает мне такой же мусор... Боевики «Божьей молнии» рассыпались веером, избивая дубинками каждого, у кого был нагрудный значок с надписью: «Я не хочу умирать за Фернандо-По». Кровопролитные игры в воздухе, недолговечные красные пузырьки перед похожим на надгробие зданием ООН... Дыхание Диллинджера замедляется. Он неотрывно смотрит на рубиновый глаз на вершине тринадцати ярусной пирамиды, скрытой в здании ООН, и размышляет о пятиугольниках.
— Я Божья молния, — говорит Карло. — Это не шутка, малыш, я намерен довести дело до конца. — Он впивается в меня колючими глазами и выхватывает из кармана пружинный нож. — Проклятый комми, — внезапно взвизгивает он и так быстро вскакивает, что за его спиной опрокидывается стул. — На этот раз тебе конец. Я отрежу тебе яйца и отнесу их домой как сувенир. — Он делает выпад ножом, но в последний момент останавливает его. — Что, страшно? Эх ты, патлатый педик! Да у тебя вообще есть яйца, которые можно отрезать? Сейчас выясним. — Он двигается ко мне, размахивая ножом. Лезвие описывает в воздухе фигуры, похожие на змей.
— Послушай, — в отчаянии говорю я, — я ведь знаю, что ты просто разыгрываешь спектакль.
— Ты ничего не знаешь, малыш. Может быть, я из ФБР или ЦРУ. Может быть, это просто предлог, чтобы заставить тебя взять пистолет, и тогда я смогу тебя убить, заявив, что это была самооборона. Жизнь -это не только демонстрации и спектакли, Джордж. Приходит время, когда все становится гораздо серьезнее. — Он снова делает выпад ножом, и я неуклюже отшатываюсь. — Итак, ты берешь пистолет? Или лучше я отрежу тебе яйца и скажу Группе, что от тебя все равно не было бы никакого толку?
Он совершенно безумен, а я совершенно нормален. Возможно, это просто более обтекаемая формулировка истинного положения вещей, суть которого в том, что он храбрый, а я трусливый?
— Послушай, — говорю я, — я же знаю, что на самом деле ты меня не зарежешь, а ты знаешь, что я не стану в тебя стрелять...