От этой мысли она горько расплакалась, потом кое-как совладала с собой — хватит дурака валять! — долго ворочалась с боку на бок и взбивала подушку в напрасных попытках заснуть, потом отчаялась, попробовала, лежа в постели, читать какую-то пьесу. Через несколько страниц слова предательски слились, поплыли перед глазами, и как ни пыталась Джастина, прибегая к старой, привычной уловке, загнать отчаяние в самый дальний угол сознания, оно все-таки обрушилось на нее всей тяжестью. Наконец, когда в окна просочился поздний, мутный лондонский рассвет, она подсела к письменному столу; зябко, вдалеке на улицах рычат моторы, тянет сыростью, во рту горечь. И вдруг подумалось: а ведь Дрохеда — это чудесно! Чистейший воздух, тишина, которую нарушают только голоса природы. Покой.
Она взяла один из своих фломастеров и принялась за письмо к матери, и, пока писала, слезы высохли.
"Я все-таки надеюсь, что ты понимаешь, почему после смерти Дэна я ни разу не была дома, — писала она. — Но что бы ты обо мне ни думала, я знаю, ты будешь довольна, что я собираюсь раз и навсегда исправить ошибку.
Да, вот именно. Я возвращаюсь домой совсем, мама. Ты была права, пришло время, когда я затосковала по Дрохеде. Порезвилась, попрыгала и увидела — пустое это и мне ни к чему. Что же, так весь век и мотаться по сцене? А кроме сцены тут для меня и вовсе ничего нет. Хочется чего-то верного, надежного, неизменного, все это воплощено в Дрохеде, и потому я возвращаюсь домой. Хватит с меня воздушных замков. Как знать, может, я выйду замуж за Боя Кинга, если он еще не раздумал, и, наконец, сделаю в жизни что-то полезное, к примеру, нарожаю новых фермеров для нашей Северо-западной равнины. Я устала, мама, так устала, сама не знаю, что говорю, и нет у меня сил выложить на бумаге все, что чувствую.
Ладно, попытаюсь справиться с этим в другой раз. С леди Макбет покончено, роль на будущий сезон у меня еще не подобрана, и я никого в театре не подведу, если теперь откланяюсь. В Лондоне актрис хоть пруд пруди, Клайд в два счета найдет мне замену, а тебе ведь некем меня заменить, правда? Извини, что мне понадобился тридцать один год жизни, чтобы это понять.
Пожалуй, до меня и посейчас еще не дошло бы, если б не помог Лион, но он умница, весьма проницательный малый. Хоть он с тобой и не знаком, но, похоже, понимает тебя куда лучше, чем я. Правда, говорят, со стороны виднее. Во всяком случае, он со стороны отлично все видит. Мне он опротивел, вечно следит за мной со своих олимпийских высот. Наверно, воображает, будто это его долг перед Дэном, или что-то такое ему обещал, каждый раз сваливается ко мне как снег на голову, надоело; хотя в конце концов я поняла, что это я ему надоела. А если я благополучно вернусь в Дрохеду, все его долги и обещания отменяются, правда? По крайней мере, пускай спасибо скажет, что ему не придется больше летать из-за меня в Лондон.
Как только улажу туг все дела, напишу, когда меня ждать. А пока не забывай, что я хоть и по-своему, не по-людски, тебя люблю".
Она подписалась, против обыкновения, не размашисто, почти так же аккуратно подписывались когда-то обязательные послания домой под орлиным взором суровой монахини. Джастина сложила листки, сунула в конверт авиапочты, надписала адрес. И по дороге в театр, где вечером в последний раз играли «Макбета», отослала.
И сразу же начала готовиться к отъезду. Клайд, услыхав такую новость, разогорчился до того, что закатил настоящую истерику, от которой Джастину бросило в дрожь, однако наутро круто переменил фронт и ворчливо, но добродушно сдался. Переуступить квартиру, которую она снимала близ Черинг-Кросс, оказалось проще простого — квартал модный, охотников сразу нашлось множество, телефон звонил каждые пять минут, и под конец Джастина просто переложила трубку с рычага на стол. Миссис Келли, которая прибирала квартирку с тех давних времен, когда Джастина только-только поселилась в Лондоне, грустно бродила среди хаоса ящиков и стружек, оплакивая свою судьбу, и украдкой опять клала трубку на рычаг в робкой надежде: вдруг позвонит кто-нибудь, кого Джастина слушается, и уговорит ее остаться.
И среди всей этой суматохи действительно позвонил некто, кого Джастина слушалась, но не затем, чтобы уговорить ее остаться; Лион даже не знал, что она уезжает. Он только попросил ее взять на себя обязанности хозяйки, он дает у себя в доме на Парк-лейн званый ужин.
— Какой дом на Парк-лейн? — изумилась Джастина.
— Видишь ли, Англия все деятельней участвует в Европейском экономическом сообществе. И я провожу здесь столько времени, что удобней обзавестись в Лондоне каким-то pied-a-terre [26] , вот я и снял дом на Парк-лейн, — объяснил Лион.
— Вот негодяй! Какого же черта ты секретничал? И давно у тебя этот дом?
— Около месяца.
— И ты мне в тот раз загадывал какие-то дурацкие загадки и ничего не сказал?! Черт тебя возьми совсем! — Она даже запиналась от злости.
— Я хотел тебе сказать, но уж очень забавно ты вообразила, что я все время летаю взад-вперед, слишком велик был соблазн еще немножко поводить тебя за нос. — В голосе Лиона слышался смех.
— Убить тебя мало! — сквозь зубы процедила Джастина, на глаза ее навернулись слезы.
— Нет-нет, herzchen! Пожалуйста, не сердись! Помоги мне принять гостей и осматривай мое новое жилище, сколько душе угодно.
— Ну, конечно, самый подходящий случай — в сопровождении тысячи других гостей! Ты что, боишься остаться со мной вдвоем? Кого ты, собственно, опасаешься, себя или меня?
— Ты будешь не гостья, — ответил он на первую половину ее гневной речи. — Ты будешь хозяйка, это совсем не одно и то же. Так поможешь мне?
Тыльной стороной кисти Джастина утерла слезы.
— Ладно, — буркнула она в трубку.
Она никак не ждала, что будет так хорошо и весело: дом оказался просто прелесть, а сам Лион в наилучшем настроении, которым поневоле заразилась и Джастина. Она явилась в подобающем случаю, хотя, на его вкус, немного слишком ярком наряде, и в первую секунду он невольно поморщился, поглядев на это ослепительно розовое шелковое платье, но тотчас взял ее под руку и до появления гостей провел по всему дому. И потом целый вечер был безупречен, на глазах у всех держался с нею так естественно, непринужденно, что она чувствовала себя и нужной, и желанной. Гости сплошь были важные персоны, ей даже не хотелось думать о том, какие политические решения должны принимать эти люди. Самые заурядные люди. Тем хуже.
— Это бы еще ничего, будь хоть в одном из них какая-то искра, что-то от значительной личности, — сказала Джастина Лиону, когда все разошлись; она рада была случаю побыть с ним вдвоем и только спрашивала себя, скоро ли он отправит ее восвояси. — Знаешь, как в Наполеоне или Черчилле. Если уж человек стал государственным деятелем, наверно, не вредно считать себя избранником судьбы. А ты веришь, что ты — избранник судьбы?