Сидел я, слушал, не выдержал, поднимаюсь: «Братья историки, — говорю. — Тут я. Бейте меня».
Сначала, как водится перед грозой, попритихло все. А потом взорвался зал. И грянул бой.
Долго они меня цитатами молотили, цифрами били. А потом вдруг разом стихли. Поднимается самый уважаемый. Затих зал до гробовой тишины. Соображаю: это главарь исторический. В его глазах огонь испепеляющего гнева: держись, терзать буду!
И я держался.
Он ударил цифрами так, чтобы сшибить первым ударом. Чтобы втоптать меня в чернозем. Без вступления объявил, что Сталин на Гитлера напасть не мог, так как к войне был не готов. Вот и доказательство: развернул список полутораметровый и зачитал, сколько тушенки, лопат, сгущенки, бинтов, танков и сливочного масла Америка передала Сталину во время войны.
Зачитал, зал ему ропотом одобрительным ответил, а он, подбоченясь, ко мне оборачивается: как выкручиваться будем, мистер Суворов?
3
Мне бы, понятное дело, было бы эффектнее вынуть из портфеля такой же полутораметровый список и его в ответ зачитать. Но ни портфеля, ни списка со мной не случилось, потому я ему просто на память все эти цифры повторил.
Зашумели они, как шмели. Никто ничего не понимает. И главарь моего хода не понял. Им даже интересно стало: ну-ка, поясни. Я и пояснил, что все эти цифры и есть мое доказательство ГОТОВНОСТИ Сталина к войне.
Иметь надежных, богатых, сильных, щедрых союзников это именно то, что во все времена именовалось готовностью к войне.
Союзники не приходят сами. Их надо найти, союз с ними надо обеспечить. И вовсе не договорами, а надо поставить их в такое положение, чтобы они сами, добровольно, без всяких договоров помогали.
Товарищ Сталин так и поступил. Поставил их в положение.
Говорят, на Гитлера работали покоренный Люксембург, Бельгия, Голландия, Польша и часть французской промышленности. Правильно. Это очень даже правильно.
А на товарища Сталина работала Америка.
И не одна только Америка.
И была разница: на Гитлера за брюквенную похлебку под американскими бомбами работали поляк и француз, которые, того и гляди, песку в подшипники сыпанут.
А на товарища Сталина в теплом светлом цеху за полновесный трудовой доллар вкалывал американский рабочий высокой квалификации. Кроме трудового доллара американский рабочий имел еще один стимул — он работал на погибель Гитлера, он ненавидел Гитлера той же ненавистью, что и поляк с французом.
Гитлер считал, что Америка разложилась морально, а лидеры Америки — дураки (так Адольф Алоизович и выражался). Но никогда Гитлер не говорил о том, что Америку надо покорить. Гитлер называл Черчилля пьяницей и дураком, но считал, что с Британией надо иметь союз («Майн кампф», глава IV). Но случилось так, что американские и британские стратегические бомбардировщики за время войны высыпали на Германию 1 856 000 тонн бомб. А тактические бомбардировщики добавили еще 844 000 тонн (R.Goralski. World War II Almanac. P.438). Две с половиной мегатонны. Почти три.
А наши вожди говорили иначе: «Англо-американские империалисты такой же зверь, по отношению к которому справедливость может быть только в том, чтобы удушить его». Это товарищ Ленин, «Письмо к американским рабочим». Для удушения зверя требовалась веревка, товарищ Ленин это понимал и не делал тайны, где ее добудет. В ответ на такие речи англо-американское зверье возвело в Советском Союзе лучшие в мире канатные фабрики.
Товарищ Троцкий предлагал «перманентную революцию», товарищ Тухачевский — «революцию извне», товарищ Бухарин — «красную интервенцию». Товарищ Сталин тоже выражался вполне определенно. А за это — «предавая западную цивилизацию, Рузвельт и Черчилль сделали все для спасения коммунизма, когда ему стала угрожать опасность, и сделали все, чтобы он захватил полмира и стал основной мировой угрозой для человечества. Предвидеть такую степень предательства и политического кретинизма действительно было очень трудно; здесь я должен заступиться за Ленина и Троцкого: они делали предположения, исходя из того, что имеют дело с противниками нормальными и здравомыслящими». Это писал бежавший во Францию Борис Бажанов (Воспоминания бывшего секретаря Сталина. С. 165).
4
Везло нам на союзников. Товарищ Зиновьев во время похода Тухачевского за Вислу обещал, что к 50-летию «парижской коммуны», т.е. к 18 марта 1921 года, Франция станет советской республикой.
Вот как к этому отнеслись французы.
Рассказывает один из самых замечательных советских летчиков-испытателей Игорь Шелест. В 1925 году во Францию прибыл некто Минов. Официальный ранг — красвоенлет. Красный военный летчик. В 1920 году красвоенлет Минов воевал в Польше за то, чтобы Германию и Францию включить в братский союз. Польша отбила «красных коней», и было решено пересаживаться на красные танки и красные самолеты. Красвоенлет Минов имеет боевую задачу добыть авиационные двигатели: побольше, качеством получше да подешевле. Минов находит «довольно легкомысленного юношу» и двигатели приобретает. «Его коммерческая сделка не могла не вызвать удивления: он закупил „по случаю“ около четырех тысяч авиамоторов „Рон“.
Меня упрекали за «Аквариум» — что-то вы там как-то не по-шпионски действуете: без плащей и без кинжалов. Отвечаю: а зачем в шпионов играть, если все на поверхности лежит. Вот любуйтесь, как красвоенлет Минов действует. Он добыл четыре тысячи авиационных двигателей. Это примерно столько, сколько у Гитлера было 21 июня 1941 года на советской границе.
Осталось красвоенлету Минову двигатели оплатить и вывезти. Но как вывезти стратегический груз из прекрасной Франции? Очень даже просто. «И сделка состоялась. В результате Советский Союз закупил около пятисот тонн „металлолома“ по соответствующей этому товару цене».
Вот он, класс работы!
А жизнь идет вперед. Красвоенлет Минов заказывает несколько бомбардировщиков, фирма заказ выполнила. Бомбардировщики надо принимать. «Стало известно, что принимать их приедет из Москвы некий инженер Петров… Под фамилией Петров в Париж приехал не кто иной, как сам… начальник Военно-Воздушных Сил Петр Ионович Баранов… „Петров“ остался доволен выполненным заказом и той информацией, на которую не поскупились гостеприимные французы.
— Ну вот, милейший скептик, — сказал Петр Ионович Минову, — дела наши к концу, и все идет на редкость гладко. На днях я вынырну в Москве так же незаметно, как провел время у вас в гостях.
И все шло хорошо, и «Петров» отбыл на парижский Северный вокзал (Гар дю Hop — для точности), вышли с Миновым покурить перед вагоном… тут-то «Петрова» и опознали!
«Оба курили у тамбура вагона, когда Минов увидел сияющего в улыбке министра авиации Франции Лорана Эйнека. В штатском, с красными розами в руке, министр в сопровождении адъютанта направился прямо к ним. Лоран Эйнек был очень любезен в прощальной речи. Он сокрушался, что слишком поздно узнал о пребывании столь высокого гостя, что, не будь его, министра, досадной неосведомленности, коллега мог бы увидеть и узнать здесь несравненно больше» (Шелест И. С крыла на крыло. М.: Молодая гвардия, 1977. С. 140— 143).