— Лариса, первая волна приближается, — сказал Эли Куперман, оборачиваясь к ней. Его лицо было серьезно.
Лариса взялась за рычаги на передней панели.
— Вам бы лучше уйти, доктор, — обратилась она ко мне с улыбкой, — жаль, если вы потеряете голову в самом начале нашего… знакомства.
Девушка повернула рычаг управления влево, и внезапно башня с палубой пришли в движение, направленное в сторону люка, в котором я стоял, высунувшись по пояс. Считаные секунды оставались до того, как палуба надвинется на люк, и я юркнул вниз, с грохотом приземлившись на пол коридора. Затем я двинулся вперед, мимо деревянных панелей обшивки, картин, дверей, пока не увидел перед собой большой, закрытый дверью проход, отличавшийся от остальных более искусной отделкой и черно-золотой надписью на двери:
MUNDUS VULT DECIPI
Я обратился к ошметкам медицинской латыни, которую учил много лет назад, но без успеха. Делать нечего: оставалось лишь пройти в дверь и встретиться с хозяином корабля — не самая привлекательная перспектива. Учитывая все, что я узнал о его сестре, о корабле и о тех действиях, за которые, как я знал, был в ответе Малькольм Трессальян, — где я мог слышать его имя? — я решил, что он окажется жутковатой личностью, возможно — обладающей физическим и духовным могуществом. Но встречи было не избежать, так что я послушно постучал в дверь и вошел.
Бак представлял собой коническую надстройку, покрытую тем же прозрачным материалом, что и орудийная башня Ларисы. Три его уровня — наблюдательный купол наверху, капитанский мостик и пост управления в середине, и небольшой зал для совещаний внизу — соединялись открытыми металлическими трапами. Вообще-то все здесь было выдержано в аскетичном техническом стиле, который я и ожидал увидеть с самого начала. Но после знакомства с несколько архаичным интерьером другой части корабля этот стиль мне показался неожиданным и даже неприятным.
Дверь, сквозь которую я прошел, вела в заднюю часть носового поста управления. В полутьме я разглядел двух мужчин, склонившихся за пультом, на фоне простиравшейся под нами картины медленно разрушающихся пригородов южной Флориды. С трепетом я сделал шаг вперед, потом еще один. И тут человек, сидевший слева, весело заговорил со мной, не отрывая глаз от пульта:
— Доктор Вулф! Замечательно — вам удалось удрать от Ларисы. Полагаю, что нашим преследователям такое не под силу.
И тут он неожиданно обернулся, или, вернее сказать, повернулось его сиденье, которое оказалось инвалидным креслом на колесах. Даже в полутьме я разглядел, что в кресле сидел вовсе не образец физической силы, каким я его себе представлял, а хрупкое, жалкое существо, вид которого абсолютно не вязался с его энергичным голосом.
— Наверно, я должен был произнести этакое напыщенное приветствие, — продолжал он в том же дружеском тоне, — но ведь такое не для нас с вами, а? Я думаю, вам больше хотелось бы получить ответы на кое-какие вопросы.
— Я Малкольм Трессальян. Моя сестра уже рассказала вам обо мне или с самого вашего прибытия так и заигрывала без перерыва?
— Да… то есть нет… я имел в виду, что она…
Трессальян рассмеялся, подъехал ближе, и я в первый раз смог как следует рассмотреть его лицо.
— Вам следует знать, что она очень редко интересуется мужчинами, но если уж заинтересуется — упаси господь…
Я улыбнулся его словам, хотя лицо Трессальяна занимало меня гораздо больше. Его тонкие черты и серебристые волосы напоминали мне Ларису, однако глаза были совершенно другими — необычайно светлого, какого-то сверхъестественно голубого цвета. Но в этом лице было нечто куда более примечательное: взгляд, который много раз я наблюдал у детей, надолго оказавшихся за решеткой, у шизофреников, слишком долгое время лишенных помощи врача, — невидимая рана, нанесенная непрерывными, жестокими мухами. Клеймо, видимое так же ясно, как родимое пятно.
— И я должен извиниться перед вами, — благожелательным тоном говорил Трессальян, — за способ, которым вас доставили на корабль.
Он переменил позу, чтобы встать из кресла. Должно быть, для него было важно приветствовать меня стоя, несмотря на боль, которую причинила эта попытка. Он достал пару алюминиевых костылей, прикрепленных по обе стороны кресла, продел в них предплечья и с усилием поднялся на ноги. Я не знал, что сделать, чтобы помочь ему, и к тому же чувствовалось, что помощи он не желал. Поднявшись, он подошел ко мне и подал руку, удовлетворенный, что встать ему удалось.
— Однако, — продолжил он, — я думаю, что вы понимаете: мы не могли допустить, чтобы вас постигла судьба мистера Дженкинса.
Лицо его посерьезнело.
— Я уверен, что Эли выразил вам свои соболезнования — позвольте добавить к ним мои собственные. Это ужасный случай, даже для бессмертного монстра по имени ЦРУ.
— Значит, это и правда были правительственные агенты, — сказал я тихо. На мгновение передо мной мелькнуло лицо Макса.
Трессальян сочувственно кивнул:
— Вы с ним подошли слишком близко к разгадке убийства Джона Прайса.
— К разгадке его убийства, — спросил я осторожно, — или к разгадке компьютерных изображений, которые он подделывал?
Улыбка вернулась на лицо Трессальяна.
— Они взаимосвязаны, доктор, как вы, наверное, и предполагали. Ваша смерть могла вызвать нежелательное замешательство в обществе. И все же если бы вы стали упорствовать, они скорее всего нашли бы способ тихо убрать вас со сцены.
— Но почему? — спросил я невольно. — Что, в конце концов, происходит?…
Человек, сидевший за консолью управления, прервал меня, проговорив уверенно и жестко:
— Лариса готова к бою. Противник в пределах нашей досягаемости, и она перевела управление кораблем на себя.
Трессальян вздохнул, но остался спокойным.
— Тогда, полковник, познакомьтесь с доктором Вулфом, раз вам сейчас все равно нечем заняться.
Человек поднялся из-за бесполезного пульта управления, и я сразу же обратил внимание на его военную выправку, подчеркнутую строгим костюмом с воротником-стойкой, напоминавшим военную форму без знаков различия. Он повернулся к нам быстрым, отработанным движением, и то, что я увидел в этот момент, заставило меня испустить бестактный вздох изумления.
Его тяжелые брови низко нависали над пронизывающим взглядом темных глаз, а крепко сжатые челюсти, казалось, вот-вот разлетятся от усилия вдребезги, но мое потрясение было вызвано не этим: правая сторона его лица была изуродована самым жутким шрамом из всех, что я видел. Шрам оттягивал в сторону правый глаз и кривил губы полковника в вечной гримасе, продолжаясь прожилкой седины в его черных как смоль волосах.
— Доктор Вулф, — сказал Трессальян, — позвольте представить вам полковника Юстуса Слейтона.
— В отставке, — добавил полковник тихо, с той ноткой угрозы в голосе, которая дает понять, что с его обладателем следует вести себя крайне осмотрительно.