Нико смотрел на него в упор, не мигая.
— Можно сформулировать эту мысль и по-другому, — добавил Омедас. — Одно дело думать, что все люди — идиоты, и другое — считать себя исключением.
— Я все равно тебя обыграю. Требую реванша.
— Я бы не хотел, чтобы мне опять сцену устроили.
Не обращая внимания на слова Хулио, Нико встал с дивана и аккуратно переставил с тумбочки на стол, стоявший между ними, шахматную доску с фигурами из черного дерева. При этом они, уже расставленные к началу партии, даже не шелохнулись. Хулио отметил про себя красоту набора, представшего перед ним. Фигуры явно были вырезаны вручную. Ему непроизвольно хотелось потрогать их руками.
— А почему тебе так нравятся шахматы? — поинтересовался психолог, не дождался ответа и решил попробовать начать с другого вопроса, попроще: — А кто тебя играть учил?
— Разве ты сам не знаешь?
Николас просто впился глазами в собеседника.
— Я? — Хулио простодушно улыбнулся. — Откуда?
Нико взял с доски черного ферзя и стал вертеть его в руках, но не так, как играл с призмой, а будто какую-то дорогую и очень ценную для него вещь.
— Мама меня научила. А что?
— Тебе нравится?
Мальчик сделал неопределенный жест рукой, давая понять, что не улавливает сути вопроса.
— Я имею в виду ферзя, — уточнил Хулио.
Нико внимательно посмотрел на фигуру, зажатую в его руке, и, в свою очередь, переспросил:
— А тебе?
Хулио стоило некоторых усилий не показать свое замешательство. В этом мальчишке действительно была скрыта склонность к какому-то постоянному, статичному, словно окаменевшему насилию. Буквально одним-двумя словами он умел зацепить собеседника так, что тот ощущал презрение и ненависть, адресованные ему.
— Мобильность — штука хорошая… — ответил Хулио и после паузы добавил: — Ты, кстати, так и не ответил мне на вопрос. Почему тебе так нравится играть?
— Я играю, чтобы выиграть.
— Ага. В чем же для тебя заключается выигрыш?
— В том, что я убиваю короля.
При этих словах Хулио вздрогнул и почувствовал, как его накрыло волной ледяной злости и жестокости.
— Я что-то не понял тебя. Что ты имеешь в виду?
— Слушай, достал ты меня со своими расспросами, — заявил вдруг Нико и растянул губы в презрительной ухмылке.
Омедас решил, что на этот раз нельзя давать мальчишке почувствовать себя победителем. Нужно было каким-то образом сбить с него спесь, заставить проявить интерес к персоне приглашенного психолога. Хулио наскоро прикинул план следующих действий, выразительно посмотрел на часы и встал со стула. Затем он вышел на крыльцо через стеклянную дверь и с удовольствием глотнул свежего воздуха.
Некоторое время Омедас стоял неподвижно, наблюдая за садовником, подстригавшим темно-зеленый плющ, увивавший всю западную стену дома и карабкавшийся по перилам лестницы. Потом Хулио обернулся и увидел, что Нико тоже никуда не ушел.
Мальчишка по-прежнему ждал его.
— Мама сказала, что ты настоящий мастер. — Последнее слово Нико произнес с совершенно иной интонацией.
Шахматист пробурчал в ответ что-то нечленораздельное, но, в общем-то, выражавшее согласие. Затем он не торопясь направился к калитке.
Нико последовал за ним и спросил:
— Ты уроки даешь?
— Иногда.
— Можешь научить меня играть по-настоящему, хорошо?
— А тебе зачем?
— Как зачем? Чтобы стать шахматистом, как ты.
— Да ты, сопляк, хоть понимаешь, что это значит?
Хулио открыл калитку и обернулся, ожидая ответа от Николаса.
— Быть шахматистом — значит быть профессиональным игроком, — отчеканил тот.
— Вовсе нет.
— А что же тогда?
— Быть шахматистом — это сродни тому… ну, например, как если вдруг стать мушкетером его величества.
— Кому же приносить присягу на верность?
— Самому себе.
— На кой черт это нужно?
Омедас направился к своей машине и сказал, не оборачиваясь к Нико:
— Хочешь учиться у меня — придется заработать это право. Я просто так уроки давать не буду. Давай сразу условимся — за все придется платить.
На обратном пути Хулио напряженно думал о том, что наговорил ему Николас. Больше всего его поразила формулировка мальчика, что выиграть — это значит убить короля.
«Можно ли надеяться, что этот ребенок выражался фигурально, а не имел в виду убийство в буквальном смысле слова?»
На какое-то мгновение Хулио даже показалось, что он понял истинное значение этого образа. «Убить короля» в устах Николаса звучало как «убить отца».
Все вырисовывалось вполне логично. В конце концов, каждая фигура в шахматах являлась символом определенной власти или иерархической ступеньки. Хулио задумался, не идет ли речь о не совсем обычной форме проявления эдипова комплекса. Увлекшись своими рассуждениями, он чуть было не съехал с дороги и едва не налетел на немалой скорости на бордюр тротуара.
Омедас выровнял машину, но понял, что мысленной аварии избежать ему не удалось. Там, в глубинах собственного разума, он действительно на полной скорости налетел на разделительный барьер давно выстроенных им представлений о психологии и различных отклонениях от нормы.
«Что? Что я слышу? Неужели ты упомянул эдипов комплекс? И ты туда же, сын мой! Ты вдруг взялся за этот типичный жаргон психоаналитиков. С каких пор это стало тебе интересно? Тем более хотелось бы знать, давно ли ты опираешься в своих исследованиях на эту чушь?»
Хулио даже потряс головой, заехал в туннель под площадью Кастилии и посильнее нажал на педаль газа, чтобы заставить себя сосредоточиться на дорожной обстановке, а не на своих дурацких рассуждениях. Под землей ощущение скорости усиливалось мелькающими огнями. Здесь возникало чувство нестабильности, неуверенности, ощущалась опасная возможность попасть в аварию. Впрочем, поездка по городским улицам без заныривания в туннели тоже не предполагала гарантированной безопасности и спокойствия.
Обычно Хулио предпочитал прокладывать маршруты так, чтобы большую часть пути проехать по туннелям, которые за последние годы пересекли Мадрид во всех направлениях. Порой у него возникало ощущение, что город уже не стоит на твердой земле, а висит в воздухе, опираясь на пунктир бетонных сводов и опор.
«Убить короля. Убить отца. Убить, к чертовой матери, Фрейда».
Выскочив на поверхность, Хулио на мгновение зажмурился от яркого солнца и непроизвольно нажал на педаль тормоза. Здесь, на тесных улицах и площадях старого города, ему предстояло влиться в плотный поток машин, раскаленных солнцем, и плестись в этой веренице, скрашивая унылое существование, естественно, Малером. На этот раз в качестве противоядия от жажды скорости и спешки он выбрал «Пасхальную мессу».