Мисс Говард скорее всего почувствовала нашу нерешительность и, понимая, чем она вызвана, воздержалась от явных понуканий.
— Я знаю, что прошу сейчас слишком многого, — с редкой для нее неуверенностью произнесла она, озираясь, — но вы… все вы… когда вы ее увидите, поговорите с ней, пожалуйста, хоть пару минут, выслушайте ее…
— Все в порядке, Сара, — прервал ее мистер Мур, оставив недовольство и уместно смягчив тон. Он обернулся сперва ко мне, затем к Сайрусу, как бы стараясь убедиться, что говорит от лица всех нас. Нам, разумеется, не было надобности уточнять это вслух. — Это совсем ненадолго, — продолжил он, задрав голову к фасаду дома № 808. — Но мы здесь, с тобой. Веди.
Мы проследовали через мраморный вестибюль в величественную клетку лифта и начали неторопливое вознесение к шестому этажу. Глядя на Сайруса и мистера Мура, я бы мог сказать, что они понимали то же, что и я: невзирая на всю эту нервозность, мы не намерены были спускаться вниз, пока не вляпаемся по уши в такое, о чем еще пожалеем. Отчасти причина этого крылась в нашей взаимной дружбе с мисс Говард, отчасти — ну а отчасти в том, что у любого, рожденного в Нью-Йорке, в крови. Нюх — неважно, на что: на историю, дело, приключение; как ни верти, мы были готовы к чему угодно. Ну, разумеется, никто не мешал нам при этом молить небеса, чтобы мы не столкнулись с тем опустошением, кое несло в себе дело Бичема, но молиться мы только и могли — свернуть с избранного пути было уже не в наших силах.
Лифт тяжко и неожиданно остановился, что свойственно лифтам в коммерческих постройках, а именно таковой был № 808, полный мебельных контор и разнообразных потогонок. Отчасти это и явилось причиной, по которой выбор доктора Крайцлера остановился именно на этом здании: здесь мы могли без помех предаваться своим следственным делам под надежным прикрытием сонма безобидных мелких предприятий. Но мисс Говард такая секретность была уже ни к чему — через решетку лифта я разглядел аккуратную вывеску прямо на двери нашей бывшей штаб-квартиры:
АГЕНТСТВО ГОВАРД
следственные услуги для дам
Выпустив нас из лифта, она отомкнула входную дверь и, распахнув ее, придержала, пока мы все не оказались внутри.
Громада помещения, простиравшегося почти на весь этаж, лежала во мраке; единственный свет пробивался от дуговых фонарей Бродвея и верхних окон «Маккрири» через дорогу. Но и этого хватило, чтобы понять — мисс Говард лишь слегка изменила декор. Мебель была все та же, купленная доктором в прошлом году на антикварном аукционе, — она некогда принадлежала маркизу Луиджи Каркано. Диван, большой стол красного дерева и таких же представительных размеров мягкие кресла — все это было расставлено на зеленом восточном ковре по привычным местам; мы неожиданно почувствовали себя дома. Бильярдный стол теперь располагался в глубине, ближе к кухне, прикрытый дощатым кожухом и задрапированный шелковым покрывалом. Насколько я понял, эта вещь вряд ли могла внушить должную уверенность клиенткам мисс Говард. Но пять канцелярских столов никуда не делись, хотя мисс Говард переставила их иначе — скорее в ряд, чем как раньше, кругом, — и кабинетный рояль по-прежнему стоял в углу у одного из готических окон. Завидев инструмент, Сайрус немедленно подошел, с легкой улыбкой поднял крышку, нежно коснулся двух клавиш и посмотрел на мисс Говард.
— Все еще строит, — тихо сказал он.
Та кивнула и тоже одарила его легкой улыбкой:
— Все еще строит.
Сайрус пристроил котелок на табурете, присел за рояль и мягко повел мелодию. Сперва мне показалось, что он играет одну из тех оперных арий, которые доктор так часто любил слушать в его исполнении у нас дома, но вскоре до меня дошло, что сейчас из-под его рук струится медленная обработка какой-то знакомой народной песни, которую я никак не мог точно опознать.
Мистер Мур, глазевший из другого окна на едва видимое мерцание Гудзона вдали, обернулся к Сайрусу и на его лице тоже сверкнула улыбка.
— «Шенандоа», — тихо пробормотал он, словно Сайрусу удалось подобрать ключевую ноту, объединившую в себе все странные и меланхоличные чувства, с новой силой охватившие нас при виде комнаты.
В другом затененном углу я заметил добавление, привнесенное в интерьер мисс Говард: огромную японскую ширму — сейчас все ее пять панелей были раздвинуты. Из-за краешка выглядывал угол большой грифельной доски в дубовой раме: Доски, как мы всегда ее именовали. Сколь долго ей пришлось пылиться в углу, хотелось бы мне знать.
Мисс Говард, выделившая нам несколько минут на ностальгию, в предвкушении потерла руки и с тем же неведомым ей прежде колебанием в голосе, произнесла:
— Сеньора Линарес ожидает на кухне за чашечкой чая. Я ее приведу.
С этими словами она скользнула в заднюю часть дома, где смутно освещенный дверной проем обозначал чье-то живое присутствие.
Я подошел и запрыгнул на один из подоконников, с которого открывался вид на церковный сад, — мой излюбленный насест в этом доме — и, достав из кармана маленький нож, принялся подравнивать лезвием ногти; Сайрус не прекращал играть, и вскоре из кухни до нас долетел отзвук двух женских голосов.
В тусклом свете вскоре показались два силуэта, и даже в царившем вокруг сумраке я заметил, как мисс Говард поддерживает другую даму — не столько потому, что последняя не могла стоять сама (хотя ей явно было больно передвигаться), сколько ради того, чтобы помочь ей справиться, как я ощутил, с каким-то невыразимым ужасом. Когда они вышли на середину комнаты, я разглядел, что эта женщина обладает прекрасной фигурой и с ног до головы закутана в черное: слой за слоем, атлас за шелком, — и все венчает такая же черная шляпа с широкими полями, с которой свисает непроницаемая черная вуаль. Одна рука дамы сжимала рукоять зонтика, сработанную из слоновой кости, и когда Сара отпустила ее, женщина перенесла свой вес на него.
Мы все было поднялись с мест, однако внимание сеньоры Линарес привлек только Сайрус.
— Прошу вас, — мелодично произнесла она, хотя на благозвучности голоса явно сказались часы рыданий. — Продолжайте. Песня очень приятная.
Сайрус повиновался, однако играл так же негромко, как и прежде. В этот миг навстречу женщине шагнул мистер Мур и галантно протянул руку:
— Сеньора Линарес, меня зовут Джон Скайлер Мур. Подозреваю, мисс Говард уже сообщила вам, что я репортер…
— …«Нью-Йорк Таймс», — закончила за него женщина из-под вуали, легко пожимая протянутую руку. — Признаюсь вам честно, сеньор, будь вы сотрудником любого другого из местных изданий, подобных тем, что принадлежат Пулитцеру и Херсту, едва ли я согласилась бы на эту встречу. Они напечатали столько гнусной лжи о деяниях моих соотечественников на Кубе по отношению к этим повстанцам…
Мистер Мур окинул ее внимательным взглядом.
— Боюсь, это так, сеньора. Но также боюсь, что как минимум часть напечатанного ими — правда.
Подбородок его собеседницы при этих словах слегка дернулся вверх, и даже через вуаль можно было почувствовать захлестнувшую женщину волну печали и стыда.